Просека на болоте. Гашев Н.В. - (Верещагино)Печатные издания - ИЗБА-ЧИТАЛЬНЯ - ЧИТАЛЬНЯ

» ИЗБА-ЧИТАЛЬНЯ » (Верещагино)Печатные издания

Просека на болоте. Гашев Н.В.

Раздел: Верещагино

Николай Владимирович Гашев

Просека на болоте

г. Верещагино, ООО «Печатник», 2001 год. Тираж 1000 экз
Художник Григорий Демченко

| Содержание:
Просека на болоте. Повесть
Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Сторожевые вышки. Рассказ.
Шрам от моей пули. Рассказ.

Аннотация:

Книга Николая Гашева «Просека на болоте», как говорится, насквозь верещагинская.
Автор ее, журналист по профессии, родился и вырос в Верещагине. Здесь в трудные военные и послевоенные годы прошли его детство, юность. Впечатления тех лет и легли в основу повести «Просека на болоте», рассказов «Сторожевые вышки», «Шрам от моей пули». И хотя главные герои этих произведений - мальчишки, события, в которых они участвуют, зачастую очень драматические, заставляют их рано взрослеть, определять свою жизненную позицию, делать выбор между добром и злом.

***
Если интересуемая информация не найдена, её можно Заказать

ОТ АВТОРА
Повесть «Просека на болоте» писалась очень долго - более двадцати лет.
Поскольку один из ее героев - маленький белоголовый Санька - целиком списан с моего младшего брата Бориса Гашева, то именно ему первому я и показал последний вариант повести. Случилось так, что рукопись с его карандашными правками и пометками вернулась ко мне всего за неделю до его трагической гибели 1 мая 2000 года... Среди первых читателей «Просеки...» и Виктор Петрович Астафьев, живущий сейчас в Красноярске. Замечания и советы его, порой по-астафьевски жесткие и нелицеприятные, побудили меня еще раз переписать большую часть повести, сделать, по существу, еще один вариант.
«Просека на болоте» и пристроившиеся ей в затылок рассказы «Сторожевые вышки» и «Шрам от моей пули» (они дороги мне, потому что в свое время на них обратили внимание и порекомендовали к публикации пермские писатели Владимир Воробьев и Владимир Черненко, оба уже покойные) вряд ли смогли бы предстать перед читателями вот так, в одной книге, если бы не помощь моих земляков-верещагинцев. Редактор районной газеты «Заря» Борис Павлович Балуев взял на себя смелость представить в одном из номеров «районки» автора повести. Большую заинтересованность в издании книги, написанной целиком на местном верещагинском материале, проявили бывший глава администрации Верещагинского района Петр Дмитриевич Аликин и начальник Управления культуры района Мария Ивановна Леонтьева. Благодаря им были изысканы денежные средства, необходимые для оплаты всех типографских расходов и выхода в свет этой книги.
Спасибо всем, кто помогал мне «прорубать» «Просеку на болоте»! Хочется верить, что книга, хоть она и не модный ныне детектив, найдет своего читателя.

ПРОСЕКА НА БОЛОТЕ

Часть первая
1
В этот день у мамы украли карточки.
Хватилась она дома, когда выкладывала из сумки паек -полбуханки и довесок с зажаристой горбушкой.
Петька (худенький тринадцатилетний мальчишка с коричневым от загара скуластым лицом, белесыми, выгоревшими на солнце волосами, тоненькой и длинной шеей, похожей на стебель одуванчика) впился глазами в горбушку и, втягивая в себя густой аромат хлеба, как бы чувствовал уже аппетитное похрустывание зажаристой корочки. Однако сдержался: Санька вдвое младше, да и то не клянчит.
Но мама не замечала просящих глаз.
- Куда девались? - упавшим голосом бормотала она. - Сюда положила...
Мама была очень близорукой. И сейчас она почти засунула голову в сумку, словно обнюхивала клеенчатое дно. По нему перекатывались редкие, как золотники, хлебные крошки, бусинки сахарного песка, пшена и соли, - и только. Вывернула сумку наизнанку. Крошки, бусинки и блестки припорошили стол. Петька с Санькой, стукаясь лбами, торопливо припечатывали эту пыльцу языками.
- Нету! - мамино лицо сразу стало красным и мокрым, будто его паром обдало. Пальцы все еще суетливо ощупывали сумку, оставляя на клеенке влажные отпечатки.,
В кухне, прокаленной полуденным солнцем, установилась напряженная тишина. За дощатой перегородкой послышался какой-то шорох - соседка Юлька сегодня почему-то не пошла на работу. Во дворе коротко взлаял Кузька. На станции, словно отпыхиваясь от жары, тяжело отдувался паровоз. Из репродуктора на станционной площади сквозь гудки и паровозное пыхтение порывы ветра доносили звуки бодрого марша.

- Пришла... Поставила на стол... - Мамины глаза, черные, огромные - в пол-лица, перебегали с Петьки на Саньку, словно умоляя припомнить, как это случилось. Вот она пришла, вот поставила сумку на стол...
Ребята затараторили:
- Куриц гоняла!
- Да, да! Стукнула в оконницу - и на крыльцо!
- Петька кы-ак даст! Перья полетели!
- Погоди! Что же я - с сумкой в огород? Не-е-ет. На столе оставила...
Они обшарили всю кухню. В душных, полутемных сенях, где светилось лишь пыльное оконце, Петька даже под лавку залез и чуть не опрокинул ведро с водой. Тусклый круг заплескался в оцинкованных берегах, по сумрачным сеням мелькнули неясные блики.
Решили все-таки поискать в огороде. Выбегала ведь мама! Без сумки, правда, но мало ли...
На крыльце после сумрака сеней - обжигающая, слепящая лавина июньского солнца. Раскаленный шар его висел прямо над покосившейся, щелястой крышей сарая. Маленькая дверца на сеновал распахнута настежь. Мама разрешала ребятам там спать, но они и днем по сто раз лазают на сеновал по круто приставленной к стене шаткой лестнице.
Когда-то, еще до войны, широкое и высокое крыльцо дома выкрасили коричневой краской. Теперь по этому коричневому деревянному полю вытоптаны две тропинки: узенькая - от Юлькиного порога; широкая, глубокая, как колея, - там, где носятся Петька с Санькой, снует по своим бесчисленным домашним делам мама, твердо печатает шаг скрипучими, с подковками на каблуках, офицерскими сапогами отец.
Коротконогий Кузька, угольно-черный с двумя белыми отметинами на лбу и на груди, кинулся было к ребятам, но заметил хозяйку, поджал хвост и забился под плахи у сарая. Собачье чутье подсказало: сейчас лучше не попадаться ей на глаза. Она и так его терпеть не может.

Пес не ошибался. Но кто бы осудил маму - ей самой почти не достается хлеба, все старается раздать ребятам. А они, балбесы, как ни голодны сами, обязательно утаят кусочек для Кузьки. Пригнувшись к самой земле, мама раз
десять обошла каждую грядку. Солнце жгло затылок, уголком выгоревшей косынки мама промокала и промокала лицо. Никак не могла остановить слезы и боялась, что при ее близорукости эта соленая пелена помешает увидеть в борозде карточки. Вдруг выпрямилась: представилось, что карточки выскользнули из сумки и лежат в кухне под столом. Торопливо, будто боясь потерять их из виду, бросилась в дом. Петька давно только
делал вид, что ищет карточки. Не успела мама подняться на крыльцо, как он подскочил к морковной грядке. И Санька сразу же оказался рядом. Земля запеклась на солнце. Жиденькая ботва то и дело обрывалась, желтоватые хвостики морковки были еще совершенно безвкусные. И все-таки как они аппетитно похрустывали на зубах! За этим занятием и застала их мама. В другое время она обязательно шуганула бы ребят: «Дайте хоть подрасти!» Сегодня будто не заметила. - В магазин... Может, у Дуси оставила.
Мама шла по улице, согнувшись, будто ее ударили под дых, и все время шарила глазами у себя под ногами. Она была уже около Дома обороны, единственного в Верещагино двухэтажного каменного здания, когда Петька с Санькой догнали ее. За ними, обнюхивая сизые, утрамбованные ногами насыпные тротуары из шлака, бежал Кузька.
Мама хотела прогнать ребят («чего увязались?), но в канаве возле бревенчатого мостика, по которому проходила сегодня утром, увидела плотную, аккуратно свернутую бумагу. Дрожащими руками подняла, развернула, разочарованно бросила на землю. Петька с Санькой тоже почти одновременно с мамой прыгнули в канаву, какую-то стекляшку нашли.
- Дай!- заканючил Санька.
- Выкуси!
- Я первый увидел!
Кузька пританцовывал возле ребят на задних лапах, усиленно работая носом. Показалось, видно, что съедобное делят. Не перепадет ли ему? Он даже заскулил от радостного ожидания.
А маму всю передернуло от этого «дай» да «выкуси». Карточки потерялись! Карточки, без которых все с голоду передохнем! А эти оболтусы из-за какой-то паршивой стекляшки!
Она подскочила к Петьке, огрела его по затылку, вырвала из ладони стекляшку и с ожесточением швырнула в дорожную пыль.
- Убирайтесь отсюда! Кому сказано? Навязались на мою
душу!
Кузька стрельнул к дому, не забыв, однако, приметить, куда упала стекляшка. Когда хозяйка скрылась за углом (Петька с Санькой потихоньку поплелись следом), подбежал и обнюхал осколок, Вот, наверное, удивился, из-за какого пустяка поссорились ребята! Да еще подзатыльник схлопотали.
А мама шла и ругала себя: ни за что ведь огрела Петьку. Нашла на ком злость срывать! Сама карточки потеряла, а на ребятах отыгрываешься! Из-за тебя они голодать будут. Из-за тебя! Вот и лупцуй сама себя, дура слепошарая!

У обглоданной коновязи, в пыльной и жаркой духоте базара, мотали головами и хлестались хвостами костлявые лошади'. Бородатый дядька в брезентовом фартуке накладывал на весы картофелины. Из сморщенных клубней, словно белые черви, выползали длинные ростки.
- Обламывай! - галдели в очереди. - Тебе лишь бы вес нагнать!
- Нонче одни пиканы без весу. А у меня - картовочка!
На другой телеге голорукая толстуха черпала из кадки квашеную капусту с оранжевыми звездочками морковки. Рассол капал из чашки на весы, распространяя вокруг острый, нестерпимо вкусный запах укропа.
- Из погреба капуста, прямо с холода!- приговаривала толстуха. - Похрустывает! Ровно вчера посолили.
- Кому погадать? Кому счастье подсказать? - дышал винным перегаром Сашка-моряк. Широкое, постоянно красное лицо его перечеркнуто черной повязкой. В Верещагино в'сем известно, что глаз Сашка потерял под Севастополем, в рукопашном бою на Сапун-горе. Он сам, как напьется, рассказывает об этом бое. При этом, как ни крепится Сашка, его единственный глаз наполняется слезами. Сашка размазывает их кулаком, скрипит зубами, шумно, тяжело дышит, будто снова бежит со своей отчаянной братвой морских пехотинцев по крутому каменистому склону Сапун-горы навстречу врагу, и снова кованный железом приклад немецкого автомата обрушивается ему на голову.
На груди у Сашки, обтянутой грязноватой, просвечивающей во многих местах тельняшкой,- фанерный ящик на ремне. В одной половине ящика - конвертики, в другой - маленький зверек, похожий на белую крысу. Сашка говорит, что это морская свинка. Заплатишь рубль, и по Сашкиному сигналу свинка вытаскивает зубами конвертик с обязательно счастливым предсказанием твоей судьбы. Пока продолжалась война, списанный по ранению Сашка неплохо зарабатывал на этом деле. В базарные дни к нему очередь выстраивалась. Да и сейчас, через два года после Победы, свинка кормит и поит своего хозяина. Не все еще вернулись домой. И даже если совсем не вернутся, все равно их ждут, все равно на что-то надеются....
Магазин размещался в подвале старого купеческого лабаза. Два крохотных оконца у самой земли, забранные изнутри железной решеткой (даже маленькому Саньке, чтобы заглянуть в магазин, надо было приседать на корточки), скупо пропускали дневной свет. Оштукатуренные, беленные когда-то известкой стены подвала во многих местах потрескались, выкрошились, обнажая старую, но еще прочную кирпичную кладку. Говорили, что кирпичи раньше скрепляли не просто раствором, а яичным белком. Сколько же яиц извели на такую махину! Полгорода можно накормить.
Мощные стены не пропускали снаружи ни одного звука и не выпускали из подвала густой, крепкий, устоявшийся за много лет запах хлеба. Его, этот хлебный запах, можно было, наверное, резать ножом, как буханку, класть на весы. Продавщица Дуся в своем белом халате, - как снежная баба, слепленная из трех комьев. Нижний, самый крупный, поднимался из-за прилавка, вздупая полы халата. Средний, с тугими выпуклостями на груди, образовывал у снежной бабы туловище. На нем - круглая голова с розовыми подушечками щек, вздернутым носиком и маленькими юркими глазками под тонюсенькими, выщипанными и заново нарисованными черным карандашом полосками бровей.
- Что ты, Васильевна! Как можно! - обиженно запела Дуся и звонко шлепнула себя по нижнему, самому крупному снежному кому. - Я отдала! Сразу отдала! Отрезала талоны и отдала!
- Да, да. Помню... Дай, думаю, схожу. Мало ли...
- Они у тебя нитками прошиты? По уголкам? Ну вот! Как сейчас вижу: в сумку положила.
Бабы в очереди сочувственно ахали, каждая невольно проверяла, тут ли у нее карточки.
- Дуся бы отдала, - подольстилась одна из них к продавщице. - Я сдачу одинова оставила. Так она меня на улице догнала.
- Да что я - не человек? Шутка ли, на всю семью карточки!
- Народу-то никого не было.
- Да, да! Ни очереди, ни толкучки... Погоди! А в дверях?
Помнишь, чумазый такой!
- В куфайке? Я еще удивилась: жарища, а он в куфайке.
-Он!
- Мы с ним разминулись...
- Он! Он! Я ихние повадки знаю! Подглядит, куда положила, цап - и поминай, как звали!
- Бандиты проклятые! Подумать только: среди бела дня!
... У ворот дома, поблескивая очками и начищенными голенищами офицерских сапог, нетерпеливо расхаживал отец. Увидев жену, стремительно зашагал навстречу. Глаза за стеклами очков маленькие, жесткие, уголки тонких губ оттянуты вниз - верный признак, что отец взбешен.
- Сколько можно ждать! Я же предупреждал: партсобрание! А они... культпоход устроили!
Мама еще ниже уронила голову. И не только потому, что отец набросился на нее. У него вообще такой характер: чуть что - налетит, накричит. Зато потом быстро отходит, будто пар выпустит и успокоится. Мама совсем сгорбилась. Только сейчас она с ужасом поняла: ведь не только ребята, но и он, отец, по ее вине остались на месяц без хлеба!
Медленно, через силу поднялась по ступенькам крыльца. На последней будто нога подвернулась: плюхнулась со стоном, голову сдавила ладонями.
- В чем дело? - нетерпеливо спросил отец. - Что такое? Да вы скажете, наконец? А?
В этот момент он еще помнил о том, что надо торопиться. Перекусить что-нибудь и скорей в леспромхоз. Секретарь райкома на собрании будет. Надо проверить, все ли готово. Свое выступление продумать.
- Карточки... - мама выдавила из себя это слово и тут же закусила платок, будто сама себе кляп засунула в рот. Отец, услышав новость, сразу отключился от всех производственных забот. Карточки потерять! Да еще в начале месяца! Его лично голодухой не испугаешь. На фронте однажды целую неделю слюну глотали. Причем зимой. Да еще в тылу у немцев. И ничего. Выжили. И задание выполнили. И через линию фронта сумели перебраться. Но ведь там, на фронте, он только за себя отвечал да за таких же, как он, солдат разведроты. Они знали, на что идут, и готовы были все вынести и вытерпеть. А Петька с Санькой? Худущие, шеи, как стебельки у одуванчиков. Да и у матери - кожа да кости. С карточками впроголодь жили, а теперь....
- В милицию заявила? Хотя... Где вытащили?
- На базаре. Дуся говорит: чумазый какой -то...
- Чумазый! Доказывай теперь - чумазый или сама ваша Дуся. Ей тоже палец в рот не клади.
- И-и-и... У-у-у! - тоненький нарастающий вой словно вытолкнул кляп из маминого рта. Она тряслась всем телом, колотилась о ступеньку и твердила: "Как жить? Как жить? Как жить?"
Дверь Юлькиной каморки скрипнула, но не отворилась. Ясно, что Юлька все слышит, но почему-то предпочитает не показываться на глаза соседям.
Плачущая мама и Петька с Санькой не обратили на это внимания. Зато отец сразу опомнился: не мог он допустить, чтобы кто-нибудь, особенно из его подчиненных, видел его слабым, растерянным, мягкотелым.
Он с некоторых пор приучил себя быть твердым и спокойным, что бы ни стряслось в его личной жизни.
- Хватит ныть! Ну, ну! Прекратите это паникерство! Войну выдержали, Гитлера победили, а уж этот месяц как-нибудь осилим. К Паньте пойду. Выписывают же другим продукты. Почему бы и мне не попросить? Тем более такой случай...
Он заставил маму подняться. Она тыкалась в закрытую дверь и никак не могла припомнить, куда сунула ключ. Отец сам вывернул ее карманы, плюнул и хотел уже без обеда бежать в контору, но ключ оказался у мамы в руке. Она так и сжимала его в ладони, пока ходила с ребятами в магазин.

Муха ползала по тарелке, нахально очищая лапки и жужжа крылышками. Оставить на столе немытую посуду! Такого с ней даже в войну не бывало, когда от мужа месяцами не приходили письма. У нее всегда - ни пылинки, ни соринки. А чтобы мухи!... Да кто это открыл в кухне окно? Сколько раз твердить этим балбесам: "Закрывайте! Закрывайте! Закрывайте!"
Она хотела вскочить, закрыть окно, прихлопнуть или хотя бы отогнать нахальную муху. Но встать не было сил. И тут увидела в руках ухват. Зачем она его взяла? И когда? Доставала из печки чугунок? Да, да! Вот он, на шестке. Печь так и не закрыта. Значит, чугунок она все-таки достала, а заслонку уже не задвинула. Сидит на табуретке, держит ухват, а в голове одно и то же: "Как жить? Как жить? Как жить?" Отцу что - встал да ушел на свою работу. С Паньтей он, конечно, разговаривать не станет. За других бы просил. Даже потребовал бы: "Давай и все!" За себя не попросит. Шибко идейного из себя строит. Не для себя живет, для других. Как он клянчить станет? Что люди скажут?
Значит, одной тебе, мать, выкручиваться. Сама натворила, сама и думай, как семью кормить. А что можно придумать?

Швейная машина была, "Зингер", еще родительская, - на мешок ржи променяла. Скатерть была богатая - проели. Пальто зимнее с воротником из песца - проели. Ох, ну когда же кончатся эти мучения? В войну, кажется, легче было. Тогда хоть надежда была - вот победим, вот отец вернется. А теперь еще хуже, еще голоднее, хотя и отец дома, и с войны уже два года прошло. Правда, коммерческий хлеб появился. У той же Дуси можно купить. Но цены! Некоторые покупают. А ей вечно приходится ломать голову, как дотянуть до мужней зарплаты.
- За что, за что мне такое наказание? - думала мама. -Разве мало я вынесла за свою жизнь? Мне тридцать шесть, а я уже спину не разогну, ноги еле таскаю. Как старуха. Недаром соседи Васильевной зовут, а не Людмилой Васильевной. С восемнадцати лет хлеба досыта не ела. Ночами от каждого стука просыпалась в страхе - вдруг да опять придут, перевернут все в доме, начнут допытываться, где твой отец, кулак и мироед, враг советской власти? Куда сбежал? Где прячется?
На всю жизнь во всех мелочах и подробностях запомнила она ту страшную ночь. Ей было восемнадцать, когда отец в темноте - зажигать свет в доме запретил-торопливо укладывал в мешок смену белья, каравай хлеба, огурцы, вареные яйца. Верный человек из сельсовета шепнул, что завтра начнется раскулачивание. Три милиционера с оружием уже приехали из Карагая, ночуют у председателя сельсовета. И ты, Василий Васильевич Чудинов, первый в их списке. Дом-пятистенок под железной крышей, три лошади, две коровы с теленком, швейная машина "Зингер" - на что ты надеешься, Василий Васильевич?
Плачущая, в сбившемся на затылок платке, мать полезла зачем-то в подпол. В спешке крышка выскользнула из дрожащих рук,грохнула об пол.
Людмила прямо обмерла от страха. А уж как испугался Ленька, младший в семье, которому шел четырнадцатый год! На цыпочках, почти не дыша, пробрались к окну, осторожно отогнули занавеску. Потом так же на цыпочках - в сени. Им казалось, что грохот крышки подпола, как выстрел, разбудил весь Зюкай.
А мать, хоть тоже перепугалась, все же вытащила из подпола литровую банку меда и принялась заталкивать ее в

...

Просека на болоте 1 часть - Скачать

Категория: (Верещагино)Печатные издания | Добавил: foma33 (21.10.2013)

Просмотров: 1406 | Теги: рассказы, повесть, Гашев Н.В., верещагино, Просека на болоте, проза