1 марта, по случаю последнего дня Масленицы, в катании на больших санях по Москве участвовали Пушкины с веселой компанией знакомых им людей.
Молодожены получили также большое число поздравительных писем друзей, родственников и знакомых. Приведем одно из них; оно от П.А.Плетнева, одного из ближайших друзей поэта, знакомого ему с 1816 года, ставшего его доверенным лицом в издательских делах: «Поздравляю тебя, милый друг, с окончанием кочевой жизни. Ты перешел в наше состояние истинно гражданское. Полно в пустыне жизни бродить без цели. Всё, что на земле суждено человеку прекрасного, оно уже для тебя утвердилось. Передавай искреннее поздравление мое и Наталье Николаевне: цалую ручку её».
Известно также большое, с сердечной теплотой написанное послание Е.А.Карамзиной (1780-1851) вдовой писателя и историографа Н.М.Карамзина.
Так проходил «медовый месяц» супругов Пушкиных, который, однако, совсем не был таким уж безоблачным. Бесконечные придирки и наветы тещи скоро вконец извели поэта. Известно, он и перед свадьбой уже подумывал о том, что через некоторое время им лучше перебраться в Петербург, т.е. подальше от тещи и других родственников жены. А в конце марта и совсем заторопились исполнить это намерение. В письме П.А.Плетневу он пишет: «В Москве остаться я никак не намерен, причины тому тебе известны - и каждый день новые пребывают».
По этому поводу П.И.Бартенев со слов княгини Е.А.Долгоруковой писал: «Один раз у них (т.е. поэта и тещи) был крупный разговор, и Пушкин чуть не выгнал ее из дому. Она вздумала чересчур заботиться о спасении души своей дочери... У Пушкиных она никогда не жила...».
К тому времени деньги, полученные Пушкиным от залога кистеневских «душ» уже кончались и, по утверждению П.И. Бартенева, пришлось заложить в ломбарде бриллианты и изумруды жены . Еще несколько недель, понадобившихся для улаживания всяких дел с родственниками Натальи Николаевны, последние объяснения с тёщей и 15 мая 1831 года Пушкины отправляются в Петербург. Там они останавливаются на жительство в знакомом поэту с лицейских лет Царском Селе, на даче вдовы царского камердинера Китаева. Этот уютный и просторный дом по предварительной просьбе Пушкина подыскал ему П.А.Плетнев. Погрузку и отправку в Царское Село обоза с имуществом и мебелью арбатской квартиры Пушкиных организовал и оплатил П.В.Нащокин.
26 июня Пушкин пишет теще из Царского Села: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика; ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т.д. согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены - подчиняться тому, что я себе позволяю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость, но, по-видимому, и то, и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить.
Когда я уезжал из Москвы, вы не сочли нужным поговорить со мной о делах; вы предпочли пошутить по поводу возможности развода, или что-то в этом роде. Между тем мне необходимо выяснить ваше решение относительно меня. Я не говорю о том, что предполагалось сделать для Натали, это меня не касается, и я никогда не думал об этом, несмотря на мою алчность. Я имею в виду 11тысяч рублей, данные мною взаймы. Я не требую их возврата и никоим образом не тороплю вас. Я только хочу в точности знать, как вы намерены поступить, чтобы я мог сообразно этому действовать...».
По-видимому, должного ответа на это обращение получено не было. Поэтому 10 декабря 1931 года, приехав в Москву по денежным делам, Пушкин сообщает жене в Петербург: «... В Вашем Никитском доме я еще не был. Не хочу, чтобы холопья ваши знали о моем приезде; да не хочу от них узнать и о приезде Натальи Ивановны, иначе вынужден буду к ней явиться и иметь с нею необходимую сцену; она всё жалуется по Москве на мое корыстолюбие, да полно, я слушать ее не намерен».
Словом, напряженность в отношениях Пушкина с его скаредной и скандальной тещей пока не уменьшилась, и это вынуждало зятя избегать с ней встреч. Лишь в августе 1833 года, когда по пути в пугачёвские места он заезжал к ней в Ярополец, их отношения нормализовались. Об этом можно узнать и понять из письма Пушкина домой. Итак, 18 мая 1831 года Пушкины приехали в Царское Село. Через неделю наблюдательная Д.Ф. Фикельмон передавала П.А. Вяземскому: «Пушкин к нам приехал к большой нашей радости. Я нахожу, что в этот раз он еще любезнее. Мне кажется, что в уме его я отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей, у жены - вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я видела эту красивую женщину всего только один раз».
Многие знакомые поэта также отмечали, что с женитьбой он очень изменился, стал более серьёзен. Видимо, сказывались его немалые раздумья о серьезности этого шага, об ответственности, которую он взял на себя. Так, знакомая Пушкина Е.Е.Кашкина писала своей кузине П.А.Осиповой в конце апреля 1831 года: «С тех пор, как он женился, это совсем другой человек, - положительный рассудительный, обожающий свою жену. Она достойна этой метаморфозы ...».
Об этом вспоминала и А.П. Керн: «женитьба произвела в характере поэта глубокую перемену. С того времени он сам стал смотреть серьезнее, а всё-таки остался верен привычке своей скрывать чувство и стыдиться его. В ответ на поздравление с неожиданной способностью женатым вести себя, как прилично любящему мужу, он мне и Анне Николаевне Вульф, шутя отвечал: «Я только притворяюсь».
В июле 1831 года, из-за начавшейся в столице эпидемии и угрозы холерных бунтов, императорский двор прибыл в Царское Село. Вскоре, 4 сентября, Наталья Николаевна была представлена императрице Александре Федоровне. Эту роль (представления взяла на себя тётушка Н.Н.Пушкиной (по матери) - влиятельная при дворе фрейлина Екатерина Ивановна Загряжская (1779-1842). Царь и царица не раз благосклонно беседовали с Пушкиными, встречая их в Царскосельском парке. Потерять такую красавицу из виду и отпустить на волю судьбы всегда опасного поэта женолюбивому Николаю-I не хотелось. Он повелел принять Пушкина придворным историографом и разрешил ему работу в архивах над историей петровской эпохи. Это давало Пушкину возможность свободы исследований, но и прочную привязанность ко двору, постоянное общение с царем и его приближенными. Впоследствии, вспоминая это время, Пушкин писал жене: «Я не должен был вступать в службу...».
… Жена поэта имела ослепительный успех в петербургском обществе. «Летом 1831 года, - вспоминал Аркадий Россет (1812-1881), - многие ходили нарочно смотреть на Пушкина, как он гулял с женою под руку, обыкновенно около озера. Она бывала в белом платье, в круглой шляпе, и на плечах свитая по-тогдашнему красная шаль».
Сестра Пушкина - О.С. Павлищева писала мужу 15 августа: «Моя невестка прелестна; она является предметом удивления в Царском; императрица желает, чтобы она была при дворе... Она (т.е. Наталья Николаевна) произвела на нее сильное впечатление».
В середине октября Пушкины переехали в Петербург. Быстрое превращение из тихой московской барышни в жену первого поэта России и первую красавицу «роскошной. Царственной Невы» было для Натальи Николаевны непростым испытанием. Почти ежедневно выезды в свет треб¬вали больших расходов. Росли долги Пушкина, но и популярность его необычно красивой жены - также.
Сестра поэта –Ольга Сергеевна Павлищева
Так, барон М.Н.Сердобин в письме барону Б.А.Вревскому (1805-1888) 17 ноября 1831 года сообщал: «Жена Пушкина появилась в большом свете, где ее приняли очень хорошо; она понравилась всем и своими манерами, и своей фигурой, в которой находят что-то привлекательное. Я встретил их вчера утром на прогулке, на Английской набережной».
О.С.Павлищева (сестра поэта) в ноябре того же года писала мужу в Варшаву: «Моя невестка - женщина наиболее здесь модная. Она вращается в самом высшем обществе, и говорят вообще, что она - первая красавица; ее прозвали «Психеей ».
Старый воин, генерал А.П.Ермолов (1772-1861) в письме Н.П.Воейкову от 21 декабря 1831 года также выражает восторги: «Гончаровой - Пушкиной не может женщина быть прелестней. Многие здесь находят ее несравненно лучше красавицы Завадовской».
Можно привести еще немало подобных восторгов. Ограничимся одним. Наиболее полным, который оставил будущий писатель, граф В.А.Соллогуб: «...На другой день отец провез меня к Пушкину. Самого хозяина не было дома, нас приняла его красавица-жена. Много я видел на своем веку красивых женщин, много встречал женин еще обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал я женщины, которая соединяла бы в себе законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой талией, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия не стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля я не видывал никогда более, а кожа, глаза, зубы, уши?
Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные, даже из самых прелестных женщин, меркли как-то при ее появлении. На вид она всегда была сдержанна до холодности и мало вообще говорила. В Петербурге, где она блистала, во-первых, своей красотой и в особенности тем видным положением, которое занимал ее муж, - она бывала постоянно и в большом свете, и при дворе, но ее женщины находили несколько странной. Я с первого же раза без памяти влюбился в неё; надо сказать, что тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушкиной; ее лучезарная красота рядом с этим магическим именем всем кружила головы; я знал очень много молодых людей, которые серьёзно были уверены, что влюблены в Пушкину, не только вовсе с нею не знакомых, но чуть ли никогда собственно ее даже не видевших».
Интересно также, что некоторые знавшие Наталью Николаевну, да и сам Пушкин, отмечали особенность ее глаз:
Княгиня В.Ф. Вяземская (по записи П.И. Бартенева): «Жену свою Пушкин иногда звал: моя косая Мадона» у нее глаза были несколько вкось».
Ф.Г.Толь (1823-1867) - со слов княгини Е.А.Долгоруковой - «Наталья Николаевна была очень хороша, высока ростом, стройна, черты лица удивительно правильны, глаза небольшие, и одним она иногда немного косила: какая-то неопределённость во взгляде».
Польский доктор Станислав Моравский: «Госпожа Пушкина была одной из самых красивых женщин Петербурга. Лицо. Свежесть, молодость, талия - всё за неё говорило и стоило поэта. Лицо было чрезвычайно красиво, но меня в нем, как кулаком, ударял всегда какой-то недостаток рисунка. В конце-концов я понял, что, не в пример большенству человеческих лиц, глаза ее, очень красивые и очень большие, были размещены так близко друг от друга, что противоречили рисовальному правилу: «один глаз должен быть отдален от другого на меру целого глаза».
А теперь о главном: каким был Пушкин в семье, которую он с немалым трудом создал вместе со своей необыкновенно красивой избранницей?
«У Пушкина был самый счастливый харак-тер для семейной жизни: ни взысканий, ни ка-при¬зов», - го¬ворил один из троих братьев На-тальи Николаевны - Сергей Николаевич. Он с большей теплотой и симпатией, чем другие, относился к поэту. Пушкин отвечал ему искренней и сердечной взаимностью.
По свидетельству старшего брата жены, Дмитрия Николаевича, в его письме к деду (еще в 1831 году) - «в семье Пушкиных царствует большая дружба и согласие». Многие другие близкие поэту люди также говорили, что характер у Пушкина был «самый счастли-вый, чрезвычайно покладистый и удобный для семейной жизни».
Мария Александровна –старшая дочь
Через год после приезда Пушкиных в Петербург к их супружескому счастью добавилось и родительское. В мае 1832 года у них родилась дочь Мария. Вполне возможно, что это имя она получила в честь бабушки поэта, так любимой им в детстве, Марии Алексеевны Ганнибал.
Через четыре месяца после этого Пушкин вынужден был вновь поехать в Москву по денежным делам, одновременно решая кадровый вопрос разрешенной ему газеты "Дневник". За 19 дней отсутствия дома им написано пять писем жене. В каждом из них подробный рассказ о своих дорожных приключениях, делах, встречах со знакомыми, беспокойство о благополучии дома, здоровье жены и маленькой дочери. «А Машка-то? Что ее золотуха и что Спасский ? «Ради бога, Машу не пичкай ни сливками ни мазью». «Христос с тобой и с Машей». «Прощай, мой ангел, целую тебя и Машу» и т.д.
Александр Александрович-старший сын
Через год. Получив разрешение и отпуск, Пушкин отправляется в поездку по пугачевским местам, а оттуда - в Болдино. В письмах домой, которые следуют через каждые 2-3 дня, он беспокоится о здоровье жены, о дочери-первенце, которая уже подрастает, о первом сыне, своём тёзке, родившемся за месяц до его отъезда. «Помнит ли меня Маша, и нет ли у нее новых затей?» «Говорит ли Маша? Ходит ли? Что зубки? Саше подсвистываю».
Интересны его родительские упрёки и шутливые наставления: «Дорогой я видел годовалую девочку, которая бегает на карачках, как котёнок, и у которой уже два зубка. Скажи это Машке». «Целую тебя и всех вас - благословляю детей от сердца. Береги себя». «Что моя беззубая Пускина? Уж эти мне зубы! - а каков Сашка рыжий? Да в кого-то он рыж? Не ожидал я этого от него». «Машу не балуй, а сама береги свое здоровье». «Машу целую и прошу меня помнить. Что это у Саши за сыпь? «Целую Машку, Сашку и тебя; благословляю тебя, Сашку и Машку; целую Машку и так далее до семи раз». «Я так сердит сегодня, что не советую Машке капризничать и воевать с нянею: прибью». И другие шутливые, истинно пушкинские наставления, в которых видны любовь, беспокойство и тоска мужа и отца по своим домочадцам.
В апреле 1834 года, после досадного выкидыша, который был следствием ее выезда на бал, Наталья Николаевна уезжает на отдых в Калужскую губернию, сначала к матери - в Ярополец, а затем - к брату Дмитрию, в Полотняный Завод. В письмах жене, которые следуют через 2-4 дня, виден весь Пушкин - семьянин с его любовью к жене и детям, с беспокойством о их здоровье и благополучии.
«Мой ангел, поздравляю тебя с Машиным рождением, целую тебя и ее. Дай бог ей зубков и здоровья. Того же и Саше желаю, хотя он не именинник». «Благодарю тебя, мой ангел, за добрую весть о зубке Машином. Теперь, надеюсь, что и остальные прорежутся безопасно. Теперь за Сашкою дело». «Есть ли у Маши новые зубы? И каково перенесла она свои первые? «Что делают дети? благословляю их, а тебя целую». «За детьми смотри, чтоб за ними няньки их смотрели». «Радуюсь, что Сашку от груди отняли, давно бы пора. Машке скажи, чтобы не капризничала, не то я приеду и худо ей будет». «Целую Машу и заодно смеюсь ее затеям. Она умная девочка, но я от нее покамест ума и не требую, а требую здоровья».
Младший сын – Григорий Александрович
Кстати, о происхождении имен двоих младших детей поэта. Ясно, что младшая дочь, Наталья, получила имя ее матери и бабушки.
А об имени младшего сына, Григория есть соображение А.П.Араповой (дочери Н.Н.Пушкиной от второго брака), сделанное той в 1908 году:
« Мать рассказывала, что когда родился второй сын, она хотела назвать его Николаем, но Пушкин пожелал почтить память одного из своих предков, казненных в Смутное время, и предоставил ей выбор между двумя именами: Гаврила и Григорий. Она предпочла последнее».
Всё это убедительно подтверждает мнение В.А.Нащокиной о том, что «Пушкин был внимательным и любящим отцом. При свиданиях он часто рассказывал нам о своих малышах и в письмах нередко подробно описывал какое-нибудь новое проявление самостоятельности в их поступках».
Есть и воспоминания художника К.П.Брюллова о том, что летом 1836 года он был в гостях у Пушкина. «Дети его тогда уже спали. Он их будил и выносил мне поодиночке на руках. Пушкин гордился своими детьми»,- рассказывал К.П.Брюллов.
К несчастью, поэту не довелось увидеть своих детей взрослыми людьми. Они потеряли своего отца еще в раннем детстве. Однако достойно всяческого уважения то, что впоследст-вии их отчим, генерал П.П. Ланской, относился к ним, как к родным, а мать сделала всё, чтобы дети знали своего отца и навсегда сохранили о нем добрую память.
Теперь о второй половине семейного счастья Пушкина - о его жене Наталье Николаевне. О том, как бывшая 18-летняя московская невеста преображалась в столичную даму, супругу поэта с громким именем и непокорной славой, в хранительницу семейного тепла в его домашнем очаге.
Мы уже говорили о том, с каким восторгом ее красота была принята столичным обществом и придворной знатью. На светских балах и в Аничковом дворце Петербурга Наталья Николаевна вскоре стала кумиром и украшением. Однако следует признать, что она далеко не сразу стала хорошей и умелой хозяйкой дома. Видимо её самовластная мать не оставляла дочерям места в руководстве хозяйством своего дома, тем более - для Натальи, которая была младшей, поэтому в первые годы семейной жизни Пушкину не раз приходилось вмешиваться в хозяйственные распоряжения жены.
Так например, вернувшись домой из трехнедельной поездки в Москву, он писал Нащокину второго декабря 1831 года: «Приехав сюда, нашел я большие беспорядки в доме, принуждён был выгонять людей, переменять поваров, наконец, нанимать новую квартиру и, следственно, употреблять суммы, которые в другом случае оставались бы неприкосновенными».
И в дальнейшем, уезжая от семьи, он сетовал в письмах жене: «Я всё же беспокоюсь, на кого покинул тебя! На Петра, сонного пьяницу, который спит, не проспится, ибо он и пьяница, и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит».
(Письмо 22 сентября 1832 года из Москвы).
26 июля 1834 года Пушкин пишет жене в Полотняный Завод: «Ты дурно сделала, что кормилицу не прогнала. Как можно держать при детях пьяницу, поверя обещанию и слезам пьяницы? Молчи, я всё это улажу».
В письмах к жене еще не раз встречаются выражения недовольства нетребовательностью ее к прислуге, которая ее обманывает и т.п. Однако со временем Пушкин начинает доверять жене домашние дела, и даже иногда восхищается ее «кадровыми решениями» с прислугой, в шутку называя ее в письмах «хват - бабой». В.Ф. Вяземская говорила П.И. Бартеневу, что Пушкин восхищался природным здравым смыслом своей жены.
Кстати сказать, у Пушкиных всегда был большой штат наёмной прислуги, в числе которой было четыре горничных, две няни, кормилица, дворецкий, камердинер, кучер и т.д.… Наталья Николаевна не стесняла себя в расходах на содержание квартиры, дачи, прислуги, а также на выезд, наряды и т.п. «Сам же Пушкин, не избалованный в детстве ни роскошью, ни угождениями, способен был переносить всякое лишение и чувствовать себя счастливым в самых стесненных обстоятельствах жизни», - говорил П.А. Плетнев.
Уже вскоре после женитьбы и переезда в Петер¬бург, 7 октября 1831 года, Пушкин писал П.В. Нащокину в Москву: «Женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло - вдесятеро». Однако тогда он еще не предвидел своих расходов в полной мере. По подсчетам самого Пушкина, сделанным в июне 1835 года годовые расходы на квартиру, лошадей, кухню, платья и театр составили 30 тысяч рублей.
«О чем я думаю? - писал он жене 25 сен-тября 1835 года из Михайловского в Петербург. - Вот о чем? чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения: он его уже споловину промотал; ваше имение на волоске от гибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30.000. Всё держится на мне, да на тётке . Но ни я, ни тётка не вечны. Что из этого будет. Бог знает. Покамест грустно».
Однако и этот подсчет не исчерпывал всех возможностей затрат семьи, и в мае 1836 года Пушкин писал жене из Москвы о необходимости иметь уже 80 тысяч рублей дохода. Помещичьи доходы его шли, главным образом, на содержание родителей, брата и сестры, а также на уплату процентов в Опекунский совет. «Царское жалованье», которое он начал получать с 14 ноября 1831 года, составляло лишь 5 тысяч рублей в год ассигнациями. Основным источником дохода поэта были его литературные заработки.
К сожалению, гонорары Пушкина не могли даже в малой степени покрыть расходы семьи. Большой урон наносила и цензура. Так, в 1833 году был запрещен к печати «Медный всадник». «Это мне убыток», - писал поэт Нащокину. Не оправдались надежды и на доход от «Истории Пугачёва». Пушкин рассчитывал получить от продажи его издания 40 тысяч рублей и даже составил список предстоящих уплат долгов. Однако в феврале 1835 года он вынужден был записать в своем дневнике: «В публике бранят моего Пугачева, а что хуже - не покупают». От продажи этой книги Пушкин получил не более 20 тысяч рублей. (После смерти поэта в его квартире оказалось 1775 экземпляров этой книги, оставшихся из 3000 изданных).
Н.М.Смирнов вспоминал впоследствии: «С первого года женитьбы Пушкин узнал нужду, и хотя никто из самых близких не слыхал от него ни единой жалобы, беспокойство о существовании омрачало его лицо. Вспоминаю, как он, придя к нам, ходил печально по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон. Уныло повторял: «Грустно! Тоска!..» Я уверен, что беспокойствия о будущей судьбе семейства, долги и вечные заботы о существовании были главною причиною той раздражительности, которую он показал в происшествиях, бывших причиною его смерти».
Постоянно ощущая нехватку средств для дорогой жизни в столице, Пушкин стремится выйти в отставку, навсегда уехать из Петербурга в деревню, в ставшее ему родным Михайловское, чтобы иметь там возможность спокойно работать и значительно сократить семейные расходы. Однако царь поставил непременным условием отставки немедленное закрытие для Пушкина доступа в государственные архивы. Это заставило поэта отказаться от своего прошения об отставке, т.к. без архивных материалов он не смог бы осуществить ни один из своих творческих планов на исторические темы, которыми был тогда полон.
Переезду в деревню активно противилась и жена поэта увлеченная блеском и весельем светской жизни и успехами в придворных кругах. Об этом писала в своих «Воспоминаниях» дочь Н.М. Смирнова и А.О. Смирновой-Россет Ольга Николаевна Смирнова (1834-1893): «Отец рассказывал мне, что как-то вечером, осенью, Пушкин, прислушиваясь к завыванию ветра, вздохнул и сказал: «Как хорошо бы теперь быть в Михайловском! Нигде мне так хорошо не пишется, как осенью в деревне. Что бы нам поехать туда!»
У моего отца было имение в Псковской губернии. И он собирался туда для охоты. Он стал звать Пушкина ехать вместе с ним. Услыхав этот разговор, Пушкина воскликнула: "Восхитительное местопребывание! Слушать завывание ветра, бой часов и вытье волков. Ты с ума сошел!"- и она залилась слезами, к крайнему изумлению моих родителей.
Есть также свидетельство о том, что Наталья Николаевна весьма активно вмешивалась в финансовые договоренности и расчеты мужа с его книгоиздателями. А.А.Панаева (Головочева) вспоминала о рассказе видного петербургского книгоиздателя и книгопродавца Н.М.Смирдина, который она слышала в 1840 году:
«Разговор зашел о жене Пушкина, которую мы с И.И.Панаевым только что встретили при входе в магазин.
«Характерная-с, должно быть, дама-с, - сказал Смирдин. Мне раз случалось говорить с ней... Я пришел к Александру Сергеевичу за рукописью и принес деньги-с; он поставил мне условием, чтобы я всегда платил золотом, потому что их супруга, кроме золота не желала брать других денег в руки. Вот-с Александр Сергеевич мне и говорит, когда я вошел в кабинет: «Рукопись у меня взяла жена, идите к ней, она хочет вас видеть», и повел меня; постучались в дверь: она ответила «войдите». Александр Сергеевич отворил дверь, а сам ушел; я же не смею переступить порога, потому что вижу-с даму, стоящую у трюмо, опершись одной коленой на табуретку, а горничная шнурует ей атласный корсет.
«Входите, я тороплюсь одеваться, - сказала она. - Я вас для того призвала к себе, чтобы вам объявить, что вы не получите от меня рукописи, пока не принесёте мне сто золотых вместо пятидесяти. Мой муж дёшево продал вам свои стихи. В шесть часов принесите деньги, тогда и получите рукопись... Прощайте...».
-Всё это она-с проговорила скоро, не поворачивая головы ко мне, а смотрелась в зеркало и поправляла свои локоны, такие длинные, на обеих щеках. Я поклонился, пошел в кабинет к Александру Сергеевичу и застал его сидящим у письменного стола с карандашом в одной руке, которым он проводил черты по листу бумаги, а другой рукой подпирал голову-с. И они мне сказали:
«Что? с женщиной труднее поладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо вам ублажить мою жену; ей понадобилось заказать новое бальное платье, где хочешь, подай денег... Я с вами потом сочтусь...».
-Что же, принесли деньги в шесть часов? - спросил Панаев.
- Как же было не принести такой даме? - отвечал Смирдин.
За достоверность этого рассказа, конечно, не могу ручаться, передаю только, то, что слышала».
(По мнению биографа поэта Н.О. Лернера, этот эпизод может относиться к 1833 году и к продаже пушкинского стихотворения «Гусар»).
В мемуарной литературе есть немало намеков и мнений о том, что характер Натальи Никол¬евны в ее первом замужестве был не такой уж покладистый, что необходимо для взаимопонимания в семейных отношениях. Об этом, видимо знал и московский друг поэта П.В.Нащокин, который писал Пушкину еще в январе 1832 года: «Ножкой топтать от нетерпения Наталья Николаевна не перестала ли, несмотря что это должно быть очень к лицу?» Думается, что в своем домашнем поведении она кое в чем неизбежно повторяла свою мать.
Будучи замужней женщиной и матерью четверых детей, Наталья Николаевна позволяла себе кокетничать с мужчинами на светских и придворных вечерах и балах в присутствии и в отсутствии мужа. Сама же была при этом довольно ревнива. Об одном из таких случаев рассказывали офицеры, братья Климентий Осипович (1811-1866) и Аркадий Осипович (1812-1881) Россеты: «Пушкин был на балу с женой и в ее присутствии вздумал за кем-то ухаживать. Это заметили, заметила и жена. Она уехала с бала домой одна. Пушкин хватился жены и тотчас поспешил домой. Застаёт её в раздевании. Она стоит перед зеркалом и снимает с себя уборы. «Что с тобою? Отчего ты уехала?» Вместо ответа Наталья Николаевна дала мужу полновесную пощечину. Тот как стоя, так и покатился со смеху. Он забавлялся и радовался тому, что жена его ревнует, и сам со своим прекрасным хохотом передавал эту сцену приятелям».
Этот пример говорит о том, что Наталья Николаевна, сама, будучи в светском поведении особой легкомысленной, не доверяла своему мужу, т.е. не верила его любви и супружеской верности. При этом вновь приходят на память пророческие слова Д.Ф.Фикельмон после первой встречи с Натальей Николаевной: «...Этой женщине предстоит нести трудную судьбу - быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин». Она хорошо знала и понимала, что красота женщины, как и красота природы, для него всегда будет необходимым источником творческого вдохновения.
В.А.Нащокина в своих воспоминаниях отрицает установившееся мнение о том, что сам Пушкин был ревнивым мужем. Она говорила: «Пушкина называли ревнивым мужем. Я этого не замечала. Знаю, что любовь его к жене была безгранична. Наталья Николаевна была для него богом, которому он поклонялся, которому верил всем сердцем, и я убеждена, что он никогда, даже мыслью, даже намёком на какое-либо подозрение не допускал оскорбить ее.
Надо было видеть радость и счастье поэта, когда он получал письма от жены. Он весь сиял и осыпал эти исписанные листочки бумаги поцелуями. В одном ее письме каким-то образом оказалась булавка. Присутствие ее удивило Пушкина, и он воткнул эту булавку в отворот своего сюртука.
В последние годы клевета, стесненность в средствах и гнусные анонимные письма омрачали семейную жизнь поэта, однако в Москве мы видели его всегда неизменно веселым, как и в прежние годы, никогда не допускавшим никакой дурной мысли о своей жене. Он боготворил ее по-прежнему».
Вяземские также утверждали, что отношения Пушкина к жене были постоянно дружеские и доверчивые до конца жизни.
78 сохранившихся писем из всех, написанных Пушкиным жене во время своего или ее отсутствия, - вернейший и почти единственный источник откровенных сведений о взаимоотношениях супругов. Они охватывают почти 6-летний период - с начала июня 1830-го до 18 мая 1836 года, т.е. от помолвки поэта - с его невестой до рождения у супругов Пушкиных четвертого ребенка. В каждом из писем видна глубина чувства поэта к своей избраннице, беспокойство о ее здоровье, домашнем благополучии, предостережения от необдуманного шага в его отсутствие, советы старшего, более опытного.
Порой он ласково пенял жене: «Смотри, жёнка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня - искокетничаешься». Или: «Не стращай меня, жёнка, не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать - и без денег сядем на мель. Ты уж лучше оставь меня в покое, а я буду работать и спешить». Бывало, не маг скрыть свои огорчения: «Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства».
Случалось даже, что делать настоящие выговоры, но тут же и спохватывался: «Хоть я в тебе уверен, но не должно свету подавать повод к сплетням. Вследствие сего деру тебя за ухо и целую нежно, как будто ни в чем не бывало». И еще: «Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не приведёт». И он был прав, по опыту зная, что кокетливое, нескромное поведение замужней женщины в свете, т.е. светских приемах, балах, вечерах и, тем более, - в отсутствие мужа, не украшает ее во мнении окружающих.
