Детство, опалённое войной (За того парня) - 11.МВГ [6] - ИЗБА-ЧИТАЛЬНЯ - ЧИТАЛЬНЯ

Детство, опалённое войной (За того парня)

на начало книги ПРО ТОГО ПАРНЯ ...Жизни и страсти Без долга нет. (А.А.Блок). ПЕСНИ, как люди. Они - или долгожители, или век их, к сожалению, невелик. Была ли такой скоротечной и временной жизнь песни "За того парня"? Ещё пять лет назад её часто исполняли по заявкам или бренчали на гитарах в переполненных электричках и полутёмных арках домов длинноволосые парни. Грустный мотив этой песни и искренность заложенного в ней чувства памяти о прошлом и ответственности за мир сегодняшний у меня всегда почему-то входили в конфликт с её некоторыми глуповато надуманными , для рифмы, словами, вроде тех, что "оба-двое - соль земли". Мне и сейчас непонятно зачем в этой песне нужно было представлять сегодняшнего парня сгорбленным и со впалыми щеками? На месте двадцатилетних я бы обиделся. Все-таки молодость сродни красоте и здоровью, и этим всегда была прекрасна. Помнится мне, что в наши прошлые времена, даже в тяж`лые годы войны, слова песен звучали гораздо бодрее, были по-настоящему молоды, оптимистичны, да и сами они были, пожалуй, более долговечны. Вот и эта песня "За того парня" теперь, к сожалению, стала забываться всё больше и больше, как бы уходить в прошлое. Я хочу рассказать вам, дорогие читатели, об одном из парней, чья короткая и обычная жизнь была очень похожа на ту, о которой поётся в этой песне. Он также ушёл на войну и не вернулся домой, как и многие его сверстники. Но именно эта обыденности его судьбы в своё время как-то по-особенному обожгла меня. Она на всю жизнь стала моим мерилом понятия "долг", исполнять который, я понял, надо просто без всякого "звона" об этом. ...ДЕТСТВО наше всегда остаётся в памяти неповторимо милым и добрым, даже если его, по современным понятиям, толком и не было. Война с её суровыми законами отняла тогда большую часть причитающихся нам детских радостей. Нам - это трём закадычным дружкам, имевшим к началу войны по 13 - 14 лет от роду. Кроме меня, в этой компании были ещё два Шурки - Лобанов и Карелин. Всё, чем должен обладать такой "коллектив" - у нас было: и сумасбродные мечты, и отчаянная, когда надо задиристость, и крепкая мальчишеская дружба, и святая верность данному кому-то слову. Возраста, как видите, мы были тогда ещё "не столь зрелого". Однако тяжёлым и жарким летом 41-го года все мы трое как-то сразу повзрослели, а осенью мои приятели пошли не в школу, а работать на железную дорогу. Я же учился в третью смену, т.е с восьми вечера и до поздней ночи, причём в другой школе, т.к. наша уже была занята формировавшейся воинской частью. Днём и по воскресеньям, кроме того, осваивал токарное дело в паровозном депо. Иногда нам всё же удавалось встретиться, посидеть на брёвнах, которые раньше были местом нашего сбора, и поделиться новостями. Жестокость войны докатывалась до нас с запада в обгорелых пробитых осколками и пулями вагонов эшелонов с эвакуированными женщинами, стариками и ребятишками из Ленинграда, Пскова, Новгорода, Прибалтики и Карелии. С востока же страны туда торопился нескончаемый поток войса и техники в вагонах и на платформах, не очень-то надёжно и наспех замаскированных хвойным и лиственным молодняком. Эти эшелоны летом, осенью и зимой 41-го года увезли на войну почти всех наших отцов и старших братьев и ещё много других мужчин с нашей окраины. В разное время и по-разному мы видели их в коробящихся новых, гимнастерках, непривычно жестких серых шинелях, видели их тревожные и виноватые глаза, их руки, машущие нам из открытых дверей теплушек и переполненных тамбуров вагонов. Оставаясь одни, мы не раз с затаённой тревогой смотрели на запад, на его кровавые вечерние закаты, словно говорившие о надвигавшейся оттуда всенародной беде. Последним из соседей ушел на фронт Илья, единственный и старший брат Шурки Карелина. И вот всё, связанное с его отъездом, как-то по особенному потрясло меня тогда и до сих пор помнится мне своей необычностью. ... Отца в семье Карелиных не было. Как это случилось, мы не знали, да и не интересовались. Видимо, у мальчишек есть дела и поважнее. Илья вместе с матерью уже давно работал маляром на железной дороге. Помню, как предвоенныеми летними вечерами, возвращаясь с работы, они всегда останавливались около нашего пруда, образовавшегося на пути небольшого ручья после нескольких друждых воскресников взрослых. На плече измазанной известью и красками куртки Или всегда были две маховые кисти - своя и матери - с их длинными и крепкими двухметровыми черенками. Постояв немного, мать обычно уходила домой, а Илья всегда оставался с нами, посиневшими от неумеренного купания пацанами. Он ложился в сторонке и молча смотрел на нас и в вечернее небо. Что заставляло этого взрослого парня оставаться в нашей галдящей компании? Возможно, он относился к категории"ненаигравшихся", т.е. к тем, у кого детство досрочно закончилось суровой необходимостью пойти на работу, чтобы помогать семье, матери. Из-за молчаливости и необычной застенчивости мы считали Илью странным парнем и не очень-то боялись его. Однако случай раз и навсегда изменил наше отношение к нему. Как-то раз один из мальчишек с соседней улицы в азарте купания нарушил запрещённую взрослыми зону и, попав в довольно глубокую яму, стал тонут. Помню, в растеренности мы не сразу поняли тогда, почему Илья, быстро вскочил, схватил в руки свою малярную кисть. "Ему бы нырять, ведь большой всё-таки!",- подумалось нам. А он прыгнул с плотины в воду по грудь сунул в руки отчаянно барахтавшего пацана крепкий двухметровый черенок своего инструмента и преспокойно подтащил его к берегу, испуганного, с ничего невидящими глазами. С тех пор Ильюшка, хотя по нашим понятиям и оставался, как раньше, чудаковатым парнем, был уже более уважаем нами... ОДНАКО всё это было давно, ещё до войны. А в тот декабрьский день сорок первого года мы вдовём с Юркой Быстровым, эвакуированным из-под Ленинграда и жившем в нашем доме, пилили за воротами дрова. Ещё с осени это стало нашей "мужской" обязанностью. Работа подвигалась быстро, т.к. шестиметровые брёвна, год назад привезённые отцом не постройку нового дома, уже основательно просохли, хорошо пилились и удивительно легко кололись. Самым трудным было откопать их из-под сугроба снега Накатив очередное бревно и для точности разметив его топором, мы уже снова взялись за ручки пилы, как вдруг увидели двух человек, бегущих к нам, вниз по улице. Впереди бежал какой-то красноармеец с крестом лямок вещмешка на груди. В отчаянно старавшемся не отставать он него мальчишке я сразу узнал Шурку Карелина: ведь вместе было избегано немало. Мы, забыв про работу, оторопело уставились на них, ничего не понимая в происходящем. Они бежали след в след, молча и как-то отчаянно. Вскоре они уже поравнялись с нами. И только тут я понял, что красноармеец, бегущий впереди, - это Ильюшка! Без слов стало ясно, почему и куда бегут братья Карелины. Я вспомнил, что осенью Илье удалось, наконец, добиться в военкомате своего призыва в армию. Уж очень переживал он тогда, по словам Шурки, что отстал по здоровью от всех ребят - сверстников с нашей окраины. Ну, а теперь, видимо, на фронт? Мелькнула догадка: его эшелон остановился на нашей станции, и Илья, наверное, отпросился забежать домой, хоть и далеко это было, чуть ли не через весь город. Вроде бы и не столь велик он, а минут двадцать надо бежать в один конец по его заснеженным улицам. Илья кивнул нам, на бегу повернув голову в сторону наших вытянувшихся физиономий. Шурка бежал сзади него в нескольких шагах. Он здорово устал и уже не дышал, а как-то удушливо хрипел, широко раскрыв пересохший рот. Ноги его в больших, измазанных мазутом маленках часто спотыкались на переметённой снегом дороге. Тогда он ещё выше взмахивал своей шапкой, зажатой в правой руке. Вскоре сгорбленная вещмешком спина Илюшки и его тонкие ноги в обмотках, а затем и Шурка, скрылись за углом соседнего дома. Бежать братьям оставалось ещё минут три. В раздумьи мы вернулись к своему бревну. Хриплое взвизгивание пилы удивительно повторяло скрип промёзшего снега и частое дыхание пробежавших мимо ребят. Онако не успели мы отпилить и второй чурбан, как из-за угла вновь выскочил Шурка, бежавший обратно, в сторону станции, а за ним метрах в трех - Илья. По всему было видно. что времени у них было уже в обрез. Они отчаянно бежали в гору, наклонившись вперед. По временам Шурка оглядвался и хрипло выдыхал на ходу: -Ильюшка , давай! Ильюшка, быстрей! Он, как ребёнка, увлекал за собой старшего брата, торопил его, чтобы тот только успел, не отстал от своего эшелона. Шапку свою он, несмотря на мороз, по-прежнему держал в руке. Пар клубился над его свалявшимися, сырыми от пота волосами. Илья послушно бежал за ним. Уши его развязанной шапки прыгали на ходу. В руке он держал полупустой вещьмешок. Видимо,поделился с матерью своим дорожным солдатским пайком, он не нашёл даже времени, чтобы забросить мешок за спину. Через каждые несколько шагов он, по - детски всхлипывая, оглядвался назад, где метрах в двадцати от него неспоро семенила ногами их мать, все боле и больше отстававшая от сыновей. Силы покидали её. Большая черная шаль, наброшенная на её голову сбилась, волосы растрепались. Слёзы заливали её лицо, губы что-то шептали. Вскоре она совсем уже не смогла бежать и, безнадёжно махнув сыновьям рукой, просто торопливо пошла, устало и часто спотыкаясь. Однако несмотря ни на что, она упрямо торопилась и вскоре также скрылась за поворотом улицы. ... Примерно через час мы снова увидели её. Вдвоём с младшим сыном она возвращалась домой. Шурка по-детски держал её за руку; он всхлипывал и шмыгал носом, заглядывал матери в лицо. Неподвиждый и какой-то отрешённый взгляд её, пугал. Она строго смотрела перед собой и, не замечая дороги, часто и устало спотыкалась. По всему было видно, что мать всё ещё была там, на перроне, рядом с нескончаемо длинным воинским эшелоном. Что она и сейчас слышит протяжный, тревожный гудок паровоза, увозящего её сына на войну... ЧЕРЕЗ три года после похоронки на Илью, в начале 45-го, проводила на войну мать и своего младшего сына. Но и тот, к несчастью, не вернулся домой. Погиб! Погиб Шурка где-то в Восточной Пруссии, успев сообщить матери о том, что получил благодарность Сталина за взятие Кенигсберга. А вскоре после войны умерла она и сама: говорили, что надорвалась на тяжёлых путейских работах. Так и не стало этой доброй, работящей семьи. Зловещий смерчь войны унёс её вместе с корнями, как и многие тысячи других. С той поры минуло много лет. Закончилась долгожданной и радорстной победой казавшаяся бесконечная война. За год-два вернулись домой все, кто уцелел в жестокой схватке с врагом. Но их, вернувшихся, было на нашей окраине гораздо меньше, чем погибших или без вести затерявшихся на трудных дорогах к Победе. ... Летом 44-го, ещё до получения паспорта, накрепко связав свою судьбу с армией, ушел из дому и я. Только через тридцать лет, в Заполярье наступил мой армейский "финиш". Так там и остался тогда. Видно, крепко "врос" в эти заполярные сопки, чем-то похожие на наши предуральские увалы. За службу свою ничего героического я не совершил. Весть о Победе разбудила меня в курсантском кубрике. Ну а потом я просто выполнял солдатский долг. И говорят, это тоже не мало. А без долга, как и без цели, нет жизни. За 30 лет службы всё было. Но сознание того, что вместе с Армией и Флотом мы обеспечили Родине эти три десятка лет мира, - вызывает законное удовлетворение. ПРОШЛЫМ летом, отправляясь за город с утренним поездом в толпе грибников-энтузиастов, я никак не мог предположить, что предстоит мне вновь пережить прошлое, т.е. встретиться с отголоском своего трудного военного детства. А случилось это так. К вечеру, изрядно устав и промокнув под непрерывным моросящим дождём, я вышел к железнодорожной дороге, чтобы успеть к обратному поезду. Определившись по километровым столбам, что иду на север. я пошёл к своей станции. Вот и знакомый железнодорожный мостик, на котором не раз стучали клёса вагонов, возвращавших меня на Север из отпусков. Подходя к нему, я вдруг заметил за фиолетовой стеной Иван-чая деревянную пирамидку с красной звёздочкой наверху. Спустился по откосу поближе. Много раз подведённая надпись сообщила: Ряд. Карелин И.А. 1922г.-1942г. Всё это настолько ошеломило меня, что я встряхнул головой. По фамилии солдат мог быть моим земляком-уральцем. По возрасту?.. Да уж не Илья ли это?.. Вспомнилось, что Шурка тогда рассказывал: -Илья погиб при бомбёжке. Не покинул свой пост. Так командир написал. Вполне может быть, что это ты и есть, Ильюша Карелин, по-девчёночьи застенчивый рабочий паренёк из нашего далёкого Верещагино. Не у кого наводить справки: ведь там, дома, у тебя никого не осталось. Вполне может быть, что это ты и именно здесь не ушёл со своего последнего поста, охраняя под бомбёжками железнодорожный мостик, который связывал с Россией сражающийся Мурманск. Я помню, как в отведённые тебе полчаса ты стремился выполнить свой сыновний долг перед матерью: отправляясь на фронт, ещё раз обнять её и отдать свой немудрёный солдатский гсотинец. Сам того не созновая, ты все прожитые тобой двадцать лет был человеком долга. И где бы ты ни погиб тогда: на переднем ли крае или на тыловом посту - ты отдал свою жизнь Родине, как верный и любящий сын, не задумываясь, с готовностью отдаёт долг матери. В лихую для неё годину ты сделал всё, что мог, как и миллионы других её сыновей. С высоты опыта прожитой жизни я подумал тогда и о его матери, простой русской женщине. Сама того не ведая,, никак не планируя свою семейную педагогику, она сумела передать своим мальчишкам настолько сильное чувство долга, что оно безоговорочно слило их с жизнью в один общий и всепобеждающий народный поток. Вечная тебе память и слава, мать, сумевшая своей жизнью воспитать сына или дочь человеком долга, человеком дела, человеком данного ими слова! Именно такие люди всегда прославят и сберегут Родину своими подвигами и повседневным самоотверженным, исполением порученного им дела. Недолго задержался я тогда у того скромного солдатского обелиска. А на прощанье высыпал на могильный холмик горсть спелой брусники, такой же бордовой и крупной, как у нас на Урале. ...В переполненном пассажирском вагоне почтово-богажного поезда я возвращался ночью домой. От огромных рюкзаков с палатками, надувными лодками и прочими туристическими доспехами молодых мурманчан не было свободного места ни в вагоне, ни в его тамбурах. В полумраке кто-то бренчал на гитаре, создавая немудрёный ритм песен про плато Расвумчорр, куда никогда не приходит весна, и "Про того парня". Несмотря на изрядную усталость и позднее время, против своего обыкновения, я в душе почему-то не осуждал неугомонную молодёжь. Видимо, тогда вновь появилась во мне усеренность, что и эти ребята, по сути дела такие же, как и мы в те далёкие сороковые годы, Что и они тоже смогут, если потребуется, на деле оправдать надежды своего времени. Молодая поросль, взрослея, всегда перестает гнуться под ветром. Молодость уже покорила целину. Ей покоряются Хибины, Сургут и БАМ. от этой уверенности на душе становилось теплее и как-то надёжнее. Ну, а песня? Пожалуй, она была ко времени и, не прожив долго, сделала своё нужное и полезное дело. Песня эта дала жизнь благородному почину молодёжи семидесятых лет работать и за сверстников не вернувшихся к матерям с полей минувшей войны. Работать рядом с героями прошлых лет в своей бригаде, экипаже, смене, крепким рабочим плечом всегда ощущая их участие в нашем стремительном времени и безмерном счастье мирного труда и созидания, которое сберегли они. 1978год. Читать далее >>>
Категория: 11.МВГ [6] \| Добавил: foma33 (18.03.2012)
Просмотров: 870 \| Теги: МВГ, книга