ТОЛЬКО БЫ ДОЖИТЬ ДО ТЕМНОТЫ!
В конце декабря 1940 года вместе со своими земляками я попал на полуостров Рыбачий* в пограничный отряд. Половину его составляли москвичи и сибиряки, а тут подоспели и мы, уральцы.
Граница встретила нас ветрами, пургой и удивительно приветливыми солдатами, которые уже втянулись в нелегкую службу.
Прошло каких-то три месяца, и нас, новичков, уже нельзя было отличить от старослужащих. Мы так же, как и они, могли отмахать по снежной целине десятка два километров, а потом броском преодолеть штурмовую полосу. Учились военному ремеслу прилежно и настойчиво. После памятного кросса имени маршала Тимошенко вечером, 23 февраля, застава смотрела фильм «Ответный удар». Какой простой, почти опереточно - легкой была война в той картине.
Я с Тимохиным и Лапшиным вышел покурить.
-Слабо верится во все это, -заявил ТолькаЛапшин и сплюнул, - видел я в Москве обмороженных раненых. Маленькая страна-Финляндия, а вот не смогли, как в кино, одним ударом. У меня под Выборгом брат погиб.
- Если бы знать все наперед, - мечтательно и неопределенно пробасил Тимохин.
Да, оваций кино не вызвало. Но все мы были молодыми и верили, что именно так и будет: одним махом
____________________
*) Находящийся на Крайнем Севере России, за полярным кругом, на берегу незамерзающего Баренцева моря, полуостров Рыбачий представляет собою каменистое, покрытое тундрой плато на высоте 299 метров над уровнем моря. В годы войны фашисты пытались захватить Рыбачий, где находился наш крупный пункт маневренного базирования бригады катеров. Но все попытки оказались безуспешными. (Прим. лит редактора).
сокрушим любого врага. Вряд ли кому-нибудь думалось тогда, что война уже протягивает свои лапы и к нам.
... 18 февраля 1941 года к отелю «Сиерахуона», что в центре Хельсинки, подкатили черные «опели». И тотчас стоявшие группами люди в штатском вытянулись, образуя коридор, по которому торопливо прошли приехавшие. Миновав вестибюль, они поднялись на второй этаж.
- Прошу, господа, сюда,-чуть заметно кивнул на номер коридорный и замер по стойке «смирно».
Вскоре гостей отеля встречал жилистый, узкоплечий мужчина в праздничном фраке. Это был начальник финского генерального штаба генерал-лейтенант Хейнрикс. Рядом стояли и его заместитель генерал Айро и начальник оперативного отдела полковник Тапола. Гости назвали себя: полковник Бушенгаген, начальник штаба армии «Норвегия», полковник Рессинг, военный атташе, майор Мюллер, начальник разведки.
Бушенгаген, не садясь в кресло, заявил:
- Фельдмаршал Браухич 31 января подписал директиву о сосредоточении войск на финско-советской границе.
Хейнрикс благодарственно склонил голову.
- Наконец-то! Мы рады и счастливы, господа!
Пока сохранялась торжественность первых минут,
Хейнрикс вручил Бушенгагену высшую награду Финляндии -Командорский крест и орден «Белая роза».*
____________________
* )Финляндия возлагала много надежд на военный союз с фашистской Германией. Объявив войну СССР, финны в 1941 году захватили Олонецкий перешеек, намереваясь продвинуться дальше на восток, а с Карельского перешейка с помощью 20-й лапландской армии немцев подобраться к Ленинграду. Однако Красная армия воспрепятствовала этим планам. В ходе войны Финляндия несла тяжёлые потери и 25 августа 1944 года обратилась к Советскому правительству с просьбой о перемирии. Но фашисты отступать не собирались, продолжая упорно обороняться. Только 1 ноября прогремел салют в честь воинов Карельского фронта (Прим. лит. редактора).
Десять дней немецкие и финские генералы и офицеры торчали возле наших застав, присматривались, что-то прикидывали, вытягивая шеи. Наши пограничники с дозорных троп и секторов это наблюдали и отмечали в рапортах оживление на финской стороне.
Пора спокойной жизни кончилась! Частыми стали тревоги. К нашему берегу на ботах и лодках приплывали норвежцы, искавшие спасения от гитлеровцев. В апреле группа немецких диверсантов прорвалась на участке соседнего с нашим отрядом. Мы же тем временем упорно учились военному мастерству. О демобилизации не заикались даже «старички» - сибиряки. А весной начались отпуска офицеров и сверхсрочников. На «большую землю» регулярно уходили корабли, и о войне как-то не думалось. Все, вроде бы, шло по мирному расписанию.
И вдруг - воздушная тревога! Высоко над нами летел самолет. За ним еще один. Это были немецкие разведчики.
По боевому расчету я числился первым номером станкового пулемета. Начальник заставы лейтенант Кокорев приказал срочно вырыть окоп для круговой стрельбы. «Максим» установили на турельное устройство, поставили прицел для зенитной стрельбы. В окопе бойцы сменяли друг друга через четыре часа.
«Сверху» пришел приказ: «на провокации не отвечать». И вот мы смотрим, как немцы буквально утюжат наши сопки, лениво раскачивая крыльями тяжелых «юнкерсов». Их желтые кресты, белые свастики и даже лица летчиков мы рассматриваем чуть ли не в упор...
Конечно же, запомнилось утро 22 июня. Нет, немцы еще не перешли границу. Они опять появились над нами. К нашему удивлению, начальник заставы приказал открыть огонь. В самолет я, может, и не попал, но, оказавшись в струях трассирующих пуль всей заставы, «юнкере» резко завалился на одно крыло и повернул в сторону моря. И тут же пришла телеграмма командующего округом о начале войны.
В комнатах запахло горелой бумагой: жгли письма, альбомы, ненужную мелочь. В карманах остались лишь комсомольские билеты и черные шестигранные жетоны. В них бумажка с фамилией и домашним адресом. Что-то тревожное и непонятное впервые пришло к нам, восемнадцатилетним. Притихшие и задумавшиеся, встречали мы последний для нас тихий июньский рассвет...
Сидим в комнате лейтенанта Кокорева. Огненно-рыжий, ладно скроенный, одетый с иголочки, он не то спрашивает, не то размышляет:
-Неужели настоящая война? А я хотел в академию податься. Ну, что же, погодим. Заваруха ненадолго. Как там бойцы? - спросил он у старшины.
-Как всегда, сидим у моря - ждем погоды.
-Ну, пойдем к ним.
И вот мы все вместе - двадцать пять человек, чем-то похожие друг на друга: старшина Коломийцев, пулеметчики Смурыгин, Лапшин, Тимохин, рядовые: мой земляк Мелентьев, Агеев, Балуев, снайпер Брюханов.
- Садитесь, покурим, - сказал Кокорев и протянул портсигар. Старшина Коломийцев принес патефон, завел любимую всеми пластинку, начал подпевать:
Эх, Андрюша,
Нам ли жить в печали...
Мы не знали тогда, что старшина погибнет под первыми бомбами, что пулеметчика Смурыгина пуля настигнет, когда он расстреляет последнюю ленту, что Толя Лапшин станет лучшим разведчиком, а снайпер Брюханов первым получит орден Красного Знамени. И уж никак бы не поверилось, что Коля Мелентьев, пройдя многие фронты, встретится с генерал-майором Бушенгагеном и поведет его в плен по украинской земле.
Никто из нас не мечтал шагать по мостовым поверженных немецких городов, и никто не знал, что удар по Рыбачьему значится в планах гитлеровского командования под кодовым названием «Рыжая лиса». Я вижу их опять -побратимов тех дней. Может, потому и не плачу. Как трубач, спозаранок созывая друзей на поверку.
...Все было странно и непонятно. Поражала бессмыслица приказов, распоряжений и враз изменившегося уклада жизни. Где-то далеко на юге немецкие танки шли по нашей земле, вражеские листовки регулярно оповещали нас о падении городов, тысячах пленных. Жены комсостава со своими пожитками грузились на пароходы, а навстречу им спускались по трапам призванные из запаса резервисты с испуганными отрешенными лицами. Они волокли винтовки за штыки - не было ремней, страховато косились на постоянно гудевшее небо и не спеша скрывались по дороге на Кутовую. В штабе отряда, большом двухэтажном здании, суетились офицеры и писари с противогазными сумками. По театральному четко рапортовали, козыряли, по команде «воздух» выскакивали во двор и, образовав треугольники, палили залпами по противнику. Слава Богу, немцы не отвечали и, наверняка, посмеивались, глядя на такую отличную цель.
Стоявшая на прикрытии Мурманского направления 14-я полевая армия не торопилась развертываться и подвинуться к линии границы*. Гигантским табором она дымила кострами у становища Титовка. Я слышал, как майор Калеников выпрашивал по телефону у какого-то армейского генерала хотя бы одну роту, чтобы занять недостроенные доты.
_______________
*) Автору, видимо, не было известно, что перед 14-й армией тогда не ставилось серьезных задач, поскольку состояла она всего из двух стрелковых дивизий, морской стрелковой и отдельной лыжной бригад. Тем не менее, эта армия под командованием опытного военного специалиста В.И. Щербакова уже в декабре 1941 года нанесла тяжелый удар егерям немецкого 19-го горнострелкового корпуса в долине речки Западная Лица. (Прим. лит. редактора).
Мы сооружали окопы, стрелковые ячейки и перешли жить в кустарник. Соседи наши - штаб, полковая школа и тыловые службы 104-го пушечно-артиллерийского полка по-мирному жили в казармах, по утрам занимались физзарядкой и строевой подготовкой.
о
Мы недоуменно смотрели на офицеров, снявших знаки отличия. Они замаскировались под рядовых. Единственную на Рыбачьем радиостанцию закопали в землю. Зарывались в землю и боеприпасы, продовольствие. Многое сжигалось. Солдаты почти в открытую говорили об измене.
Сейчас, когда я познакомился с документами того времени, могу твердо сказать: не было никакой измены. Армия просто была не готова к большой войне, не было ни опыта, ни оружия, только бесчисленные приказы. Только страх за себя. Каждый страховался приказом старшего, а «сверху» приказ был один-на провокации не отвечать. Мы сидели и терпеливо ждали, когда нас начнут бить и крушить без передыху. И дождались.
Утром 29 июня командир батальона приказал старшему сержанту занять оборону на высоте с погранзнаком. Андрей Большаков, невысокий улыбчивый парень, лихо козырнул и хотел было кратко ответить «Есть!», но комбат остановил его и сказал:
-Придется тебе туго, но держись. Отступать некуда, сам понимаешь. Постараемся помочь. А теперь поторапливайся. И устраивайся на высоте по-хозяйски.
Солдаты сложили из гранитных плит ячейки для стрельбы лежа, установили пулеметы, но Андрею почему-то никак не верилось, что действительно началась война.
Пелена ночного тумана, разорванная ветерком, клубилась высоко в небе причудливыми золотистыми облаками, насквозь пронизанными солнцем. Плотные слои тумана, зацепившись за высокие кручи, лежали пуховым покрывалом, из которого то тут, то там выступали черные пики Муста-Тунтури. Ни Андрей, ни бойцы его взвода не знали, что в часе ходьбы от них, по ту сторону границы, бравые офицеры читают альпийским стрелкам обращение генерала Дитла, в котором «героями Нарвика и Крита»* обещан Мурманск с его богатствами и людьми. Бойцы не знали, что через час, согласно планам фашистского командования под кодовым шифром «Рыжая лиса» на границу обрушится лавина смертоносного огня, и для многих это тихое, туманное утро будет последним.
Рассеялся туман, и лопнула тишина. Огненный вихрь ворвался на Муста-Тунтури. Егеря в темно-зеленых шинелях с жестяными эдельвейсами на пилотках пошли напролом. В их боевых порядках рвались наши снаряды. Но гитлеровцы смыкали ряды и шли вперед. Они решили, что на высоте после полуторачасового ада вряд ли что-нибудь уцелело. Но высота ответила дружным огнем. Егеря отхлынули.
Вскоре снова полетели снаряды. Земля закипела,и все началось сначала. Солнце в черно-рудом дыму, словно кровавый фонарь, висело над погранзнаком.
Осколки и пули сделали несколько дырочек в гимнастерке Большакова. Лицо Андрея почернело, резко обозначились скулы, и веселые глаза провалились в темные колодцы под белесыми бровями. Голос стал хриплым, возле губ обозначились резкие морщинки. Он полз от окопчика к окопчику и с тяжелым сердцем отмечал, что от взвода осталась только треть состава, что патронов вряд ли хватит до вечера, что немцы затихли и надо ждать новой атаки.
-Держитесь, ребята, - повторил Андрей. - Держитесь, без моего приказа не отходить. Скоро придет подмога.
Большаков привалился к пограничному столбу и глянул на море. Оно было спокойно и ласково. Ленивая
________________________
*) «Героями Нарвика и Крита» немецких егерей называли потому, что они отличились в боях на Крите, в горах Греции и Северной Норвегии. Они стремились прорваться к Мурманску, где находилась основная база нашего Северного флота, выйти к Кандалакше, Кестеньге, перерезать Кировскую железную дорогу. Но егерям не помогли ни превосходство в силе и технике, ни специальная выучка. (Прим. лит. редактора).
волна накатом шла по бурой оголи прибрежного камня. Возникло на мгновение томительное желание нырнуть в эту близкую воду, сбросить усталость и какую-то непонятную сковывающую дремоту. Но он знал, что стоит ему выпрямиться во весь рост, как пули хлестнут по пятачку, где лежит его взвод. «Нет, Андрюха, купаться будем потом, а сейчас дай команду собрать патроны у мертвых. Да и окопчики укрепить не грех. Кто знает, когда оно придет, подкрепление», - подумал он и опять пополз по замкнутому кругу обороны.
Гитлеровцы атаковали без артподготовки. Большаков услыхал свистки, и по этому сигналу егеря, перепрыгивая с камня на камень, полезли к вершине. Их было много. Они что-то кричали и дико палили из автоматов.
Сопка молчала. Большаков прикинул расстояние -пусть подойдут поближе. Вот уже ясно видны лица, вот уже видны и глаза егерей. Тогда Андрей выстрелил первым. Били на выбор, как на охоте. Били наповал, с первой пули. С фланга часто, россыпью заклокотал ручной пулемет Гайфулина. И альпийские стрелки, словно налетев на невидимую преграду, начали падать и падать. Рослые, здоровенные егеря словно переламывались и скатывались по крутизне.
Большаков нажимал и нажимал на спусковой крючок.
- Так его мать, - приговаривал Андрей, а в прорези прицела появлялась новая фигура-цель.
Утром следующего дня на погранзнак снова обрушилась артиллерия. Снаряды и мины с грохотом и скрежетом били по гранитной наковальне сопки. Мина попала в пограничный знак и лопнула в нескольких метрах от Большакова. Он ничком лежал на дне ячейки и слышал, как осколки стучат по стенкам окоп. Страх перегорел еще накануне, тело стало легким и почти невесомым, а мысли точными и ясными. Большаков ждал только подкрепления, ждал его, как чуда, в которое не переставал верить. Он слышал отчетливо каждый разрыв и каждую очередь.
Старший сержант приподнялся на четвереньках и, хотя понимал, что это верх безрассудства, сел и сразу увидел под собой, на склонах горы, вражеские трупы. Он посмотрел в сторону Рыбачьего и в сторону залива. Там туман и трупы. Егеря в зеленых шинелях и черно-сизых мундирах издалека казались громадной стаей хищных птиц, севших на отдых. Казалось, хлопни рукой, свистни что есть сил - и стая поднимется. Но эти не встанут. Андрей знал: его ребята всегда справляли службу всерьез.
Андрей крикнул. Крикнул изо всех сил:
- Эй, парни, кто есть живой?
Пятачок не ответил ему.
- Парни, вы оглохли, что ли? - снова крикнул Большаков.
- Я живой, пулеметчик Гайфулин, - раздалось с фланга. Они остались вдвоем, два товарища, два однополчанина, два бойца. Гайфулин был ранен в ногу и голову.
- Я ору, и вроде бы не больно, - оправдывался Гайфулин.-А вот все погибли-это нехорошо. Правильно я говорю, старший сержант Андрюша? - Черные, маслянистые глаза пулеметчика в упор смотрели на Большакова, и тот понял, что солдату первого года службы нужно слово, доброе и крепкое.
- Ты молодец, Гайфулин. Я видел, как ты их, гадов, косил. Толково. И за ребят, мы с ними сочтемся.
- Сочтемся, командир, сочтемся!
Большаков хотел спросить Гайфулина, не осталось ли воды во фляжке, но опять показались немцы. Они были уверены, что огонь подчистую смел с высоты ее защитников. И как удивленно вскрикнул унтер, когда пуля Большакова свалила егеря. Немцы в недоумении замерли на какое-то мгновение, и тут достал их пулемет Гайфулина.
- Бей их, Карим, бей их! - кричал Большаков.
Он вскочил и кинул гранату в гущу врагов. И вдруг горы качнулись куда-то в сторону и закатное багровое небо
начало, начало обваливаться, засыпая Андрея тяжелыми красными облаками...
Взвод лейтенанта Гречина из пятой роты успел вовремя. Гайфулин был тяжело ранен, и пробившимся к погранзнаку бойцам пришлось бы туго, если бы Карим не продержался хотя бы полчаса. Атаки следовали одна отчаяннее другой. По вершине били пушки и минометы, немецкие пикировщики валились с высокого неба. Парни задыхались в дыму. Рядом с ними лежали в цепи мертвые солдаты большаковского взвода. Нельзя было отдать врагу эту землю, политую кровью товарищей по оружию!
Через огненный перешеек на высоту просочились первые связные и «ботики» - подносчики боеприпасов и пищи. Один из них принес письмо полковника Пашковского. Тот писал: «Спасибо за героическое выполнение боевого задания. Родина вас не забудет. Мы гордимся вами!» Замполитрука Иванов прочитал его защитникам высоты, и они дали клятву: ни шагу назад.
А оставалось их теперь только семеро: замполитрука Иванов, младшие сержанты Литовальцев и Пономарев, бойцы Горохов, Суханов, Хамкогов и Лебедев. Семь против нескольких сотен!
Кончились гранаты. На каждую винтовку по три обоймы патронов. Все ранены, Иванов тяжело контужен. Комендантом высоты стал младший сержант Пономарев. И они выстояли - выдержали и отбили несколько атак. На помощь им торопилось подразделение лейтенанта Москальчука. Высота оставалась нашей. Напрасно служба Геббельса кричала, что Рыбачий взят: поторопился полковник Хенгль донести, что советская дивизия находиться «в состоянии бегства». Муста-Тунтури оказалось для прославленных егерей орешком покрепче Крита и Нарвика вместе взятых.
Целый месяц огонь и смерть бесновались над погранзнаком. Каждый метр земли был иссечен сталью и свинцом, обожжен огнем.
Позднее, второго августа, немцы сделали еще одну серьезную попытку захватить сопку с погранзнаком. Как и раньше, они накануне огненным налетом прочесали высоту от подножья до вершины. А защитников высоты оставалось только двое. Двое коммунистов - Антипенко и Бабичук.
Антипенко из своего пулемета бил наступающих в упор. Он даже не почувствовал, когда пуля ударила в ногу. Потом осколок полоснул по лицу. Кровь заливала глаза, но пулемет работал. Еще одна пуля обожгла руку пулеметчика. Но самое страшное было не это - кончились патроны. Замолчал и Бабичук.
- Остап, пойдем, - позвал Антипенко и тяжело встал из-за окопа.
Почерневшие от дыма и гари, оглушенные, замотанные бинтами, молча, с сухими горящими глазами, они пошли в атаку. Вдвоем. Штыки вперед. Немцы не успели опомниться, как Антипенко и Бабичук оказались в их расположении. Они кололи, били прикладами обезумевших врагов, и те в ужасе бросились бежать...
29 июня 1941 года после бешеного артогня, уничтожив здания седьмой и восьмой погранзастав, немцы двинулись по единственной дороге Петсамо - Мурманск. Пограничники, укрывшись в недостроенных дотах, ждали. Они притаились в полутьме у бойниц. Все слышнее гортанные команды, отрывистые выкрики, шум. Захватчики идут в полный рост, наглые, уверенные, что пограничники разбиты, что «зеленоголовых» смел артиллерийский вал.
И вдруг им навстречу огонь: кинжальный, перекрестный, навесной. Ливень пуль настигал немцев всюду и хлестал с такой силой, как будто горы ощетинились стволами пулеметов.
Война где-то много южнее громыхала танковыми траками на восток, а здесь она шла на пограничном рубеже. «Рыжую лису» выносил и осуществлял гитлеровский штабист В. Гесс. Спустя много лет в Западной Германии вышла его книга «Западный фронт в 1941 году». Гесс пытался оправдать провал немецкого наступления в первые дни войны, но признался, что в расчеты гитлеровцев не было принято мужество пограничников. При описании первого боя на границе Гесс прямо говорит о героическом сопротивлении советских застав. Будучи окруженными, они отвергали предложения о сдаче и дрались насмерть. Тогда фашисты применили огнеметы. Гесс хвастал, что егеря овладели 27 дотами. Это неправда. Дотов было всего семь, недостроенных, необорудованных. И бойцы восьмой заставы сгорели в них, предпочтя смерть плену.
Седьмая застава почти сутки сдерживала фашистское нашествие на первом километре советской земли, жизнями бойцов прикрыв Мурманское направление.
В. Гесс пишет: «Егерскому батальону, брошенному против заставы, не удалось развить успеха. Потребовалось подтянуть еще два батальона, роту танков, усилить огонь артиллерии и несколько раз посылать авиацию». Это дралась шестая застава под командованием лейтенанта Яковенко и младшего политрука Грушина. Двенадцать часов беспрерывных атак, бомбежек, шквального огня выдержали пограничники.
Николай Тетенов из своего ручного пулемета расстреливал наступающих. Не смолкали очереди слева и справа. В ход шли гранаты. Но слишком неравны оказались силы. Цепь пограничников редела.
- Рус, сдавайся! - кричали враги.
- Русские в плен не сдаются! - крикнул лейтенант Яковенко и швырнул последнюю гранату.
Парторг заставы Гольтунов написал на листке блокнота: «Нас здесь три коммуниста. И пока будет жить хоть один, фашист не пройдет». Этот обагренный кровью листок передавался из рук в руки, и каждый поставил на нем свою подпись. Раненные, иссеченные Гольтунов, Жвакин, Немиров, Тетенов продолжали оборонять высоту.
Отряд, сведенный из остатков погранзастав и постов, занял оборону за боевыми порядками 135-го стрелкового полка. Ему предстояло умереть, но не пропустить немцев на Рыбачий.
2 июля 1941 года заместитель наркома НКВД генерал-лейтенант Масленников сообщил в Генеральный штаб: «На Мурманском направлении противник в составе одной горной дивизии подготавливает наступление на перешеек полуострова Рыбачий. Пограничные части сдерживают противника». /
Через трое суток в журнале боевых действий округа появилась запись: «В течение трех суток противник непрерывно атаковал наши части на перешейке Ивари-Кутовая, но успеха не достиг».
8 июля 1941 года в оперсводке №82 отмечалось: «... к 24 часам 7 июля 1941 года части Красной Армии совместно с погранотрядом, прикрывая полуострова Рыбачий и Средний, продолжают сдерживать натиски противника».
В этих ожесточенных сражениях участвовали мои товарищи, мои земляки Николай Тетенов, Николай Мелентьев, Александр Лисовский, Александр Мялицин, Петр Артемов, Алексей Тунев, Петр Балуев и десятки других, имена которых я не успел узнать.
Началась героическая оборона Рыбачьего, одна из славных страниц в истории Великой Отечественной войны. Холод, отсутствие регулярной связи с «Большой землей», беспрерывные бомбежки, обстрелы длились 1200 дней. По числу бомб и снарядов, сброшенных на каждый квадратный километр территории, наша «малая земля» уступала только Сталинграду. Об этом сейчас написано немало книг, сняты фильмы. Десятки памятников напоминают живым о мужестве героического поколения тех далеких теперь уже лет.
На одной из высот, там, где располагался командный пункт, воздвигнут мемориал. В камне мужественные лица воинов. И золотом - имена сотен павших смертью храбрых. Одним из первых значится Василий Николаевич Агеев.
До призыва он работал в Верещагинском паровозном депо слесарем промывочного ремонта. Сажа въелась в его лицо синими крапинками, и мы смеялись, что Вася «помечен» паровозами надолго. А ближе мы узнали друг друга в вагоне, что вез нас на границу, в учебном отряде, а потом на заставе, где все делили пополам: чет и нечет, радость и боль.
Василий невысокого роста. Из-под густых бровей горели темные, глубоко сидящие глаза. Нос горбинкой придавал хищное выражение его худому, костлявому лицу. Он был страстный охотник. И никто не удивился, что именно он, единственный из новичков, был по штатному расписанию определен снайпером. Стрелял мастерски, пуля в пулю. Службу на границе нес исправно.
В первые дни боев никто не вел счет убитых снайперами врагов. Считать стали позже. А тогда он просто стрелял на выбор, в минуту затишья чистил свою трехлинейку и снова стрелял.
30 июня 1941 года генерал-майор Синилов приказал сформировать из состава пограничников сводный батальон. А вскоре начальник политуправления войск НКВД, дивизионный комиссар Мироненко докладывал: «Части 100-го погранбатальона ведут ожесточенные бои, проявляя высокие образцы мужества и отваги. В последнее время пограничники развернули боевую деятельность в тылу врага».
Первой проникла во вражеский тыл группа пограничников, которой командовал капитан Хрявин. В этой группе были Василий Агеев, Николай Мелентьев, Петр Ичетовкин - верещагинские парни.
Бригадный комиссар Хуртин в докладной от 24 сентября 1941 года сообщал: «10 сентября разведгруппа в составе 60 пограничников под командованием капитана Хрявина и политрука Грушина внезапным ударом с тыла разгромила вражеский батальон. Получены ценные оперативные документы. Захвачены трофеи, уничтожено более 100 солдат и офицеров противника».
Начальник обороны Рыбачьего полковник Красильников в своем приказе от 12 сентября отмечал, что группа капитана Хрявина блестяще выполнила задачу. Уступая силам противника в десять раз, пограничники захватили пленных, четыре станковых и три ручных пулемета, нагнали панику на фашистскую свору и, заняв вершину хребта Муста-Тунтури, водрузили красное знамя. Объявляя благодарность, полковник Красильников особо отметил героизм нескольких бойцов, в том числе Василия Агеева, и приказал представить их к правительственным наградам.
Василий Агеев не успел получить орден. Почти двенадцать часов горстка храбрецов удерживала вершину Муста-Тунтури. Грохот разрывов не умолкал ни на минуту. В первой же отбитой атаке у пограничников было убито шесть человек и 21 был ранен. Ранение получил и Агеев, но хладнокровно продолжал бить немцев. Агеева засекли, открыли огонь из минометов. Но он еще успел свалить трех егерей. И тут вражеская мина ударила прямо в его окопчик. Это была первая для меня потеря близкого человека.
Две наших операции в немецких тылах прошли успешно. В отряде появились первые орденоносцы. О пограничниках начали поговаривать на переднем крае как о людях дерзких до отчаяния. Газета «За честь Родины» несколько раз повторяла призыв бить врага, как бьют его пограничники. Наш отряд потерь почти не имел, а шума наделал много. Егеря по ночам беспрерывно светили ракетами* и постреливали. Но разведчики Шамонов и Шарыгин или «Два Ш», как их звали, в начале октября проверили «коридор» в немецкой обороне. Командование приняло решение отправить через фронт еще одну группу и разгромить 167-й батальон, стоявший на охране коммуникаций фашистской самокатно - разведывательной бригады «Норвегия».
__________________
*) Имеются в виду изготовленные в Германии так называемые ракеты сигнального действия. (Прим. лит. редактора).
Майор Калеников, формируя рейдовую группу, включил в нее и уже обстрелянных солдат, и новичков. Среди последних оказался и - я. Подготовились тщательно: оружие начищено до блеска, патроны протерты, в мешках - ничего лишнего.
Ночь перед боем проявила характер каждого: один безумолчно говорил, другой тяжело молчал, а третий беззаботно храпел на нарах. Я лежал и вспоминал Урал, школу, своих друзей.
Вечером, 9 октября, нас подняли по тревоге. Все ясно: пойдем сегодня, немедля.
Ночь выдалась темная, ветреная, пуржистая. У одной из землянок остановились. Старший политрук Филатов, провожавший нас, еще раз напоминал:
- Действовать только попарно! Попарно!
Мой напарник Коля Треногин - голубоглазый, улыбчивый парень из Нытвы. Он отлично играл на баяне и писал стихи. Спокойный, даже чуточку медлительный.
- Ты шагай за мной, - сказал он, - а то за тобой не поспеть, верста коломенская.
Короткие слова последних напутствий, и мы один за другим, сорок человек, скатываемся с бруствера окопа на ничейную землю в кромешную тьму. У самых ног плещутся волны моря. Идем по кромке отлива. Слева, перечеркнув полнеба, высится Муста-Тунтури. Подсвеченный ракетами и всполохами далеких разрывов, горный хребет, кажется, вот-вот обрушит на нас лавину огня.
От моря разведчики повели группу в горы. Скользим, падаем, локтями подтягиваем себя, перебираемся со скалы на скалу. Шамонов и Шарыгин тщательно прочесывают каждый овраг, каждую кучу камней, каждую расщелину.
...Становилось все холоднее и холоднее. Ветер набирал скорость, и его стонущий вой разносился окрест. Тяжелый, мокрый снег таял, едва коснувшись одежды. Мы промокли насквозь, замерзли и окоченели. Чем дальше в немецкий тыл, тем сильнее напряжение. Нервы, казалось, звенели. Полугромкое слово, лязг оружия, нелепые контуры каменного хаоса - все волновало, заставляло вздрагивать, настораживаться.
На нашем пути попадаются небольшие озера, ручьи. И вот мы то крутимся, выискиваем дорогу, то идем по мягкому мшанику, то с сатанинской злостью карабкаемся по скользкому граниту и скользим вниз, в топь.
Да, это места, явно забытые Богом и облюбованные только дьяволом и немцами. И все-таки к рассвету мы были у цели. Снег заляпал горы белыми пятнами, будто набросил на них гигантскую рваную маскировочную сеть. Но «Два Ш» идут уверенно. И вдруг команда: «Ложись!»
Мы прилипли к земле, да так, что не оторвать. Немцы, оказывается, рядом, под боком. Выдал их часовой. Напряженное ночное бдение миновало, и немец весело наигрывал на губной гармошке. За протоптанной часовым тропкой виднелись палатки. Они до окон были выложены камнями. Чуть в стороне от больших палаток стояла небольшая, белая.
- Забросайте её гранатами, - приказал мне и Коле политрук Свинцов. - Подниматься только по сигналу Лапшина.
Словно большая черная кошка, бесшумно прополз Лапшин к концу тропы и замер. Часовой повернул голову, вслушиваясь в посвист ветра. Может, он что-то заметил? Немец насторожился, снял с плеча автомат, постоял и медленно повернулся. Тут его и настигли цепкие руки Толи Лапшина.
На войне всегда случается что-нибудь неожиданное. Так и сейчас. Лапшин поднялся было, но снова упал. Из крайней палатки вышел солдат, огляделся, а затем снова спрятался под брезентовый полог. Толя бросил в палатку гранату.
- Вперед! - скомандовал командир группы.
Взрывы следовали один за другим. В дымном
воздухе стоял смертный свист железа и грохот разрывов.
Изумленные, ничего не соображавшие солдаты в исподнем белье выбирались из-под рухнувшего брезента и тут же валились, нелепо раскинув руки и ноги, многие в отчаянии бросались на землю, воя и крича. Но огонь и тут находил их.
Мы с Колей Треногиным взорвали «свою», белую палатку. Разгромив первый ряд палаток, пограничники заторопились дальше, к следующему ряду. Но немцы уже опомнились. Они быстро заняли оборону, и наша небольшая группа оказалась вся на виду, у подножья сопки. А сверху ударили пулеметы, били расчетливо и ритмично, с коротким промежутком. Плотный огонь прижал нас к земле. Где-то совсем близко, сбоку, по нам палил пулемет. Мы с Колькой распластались за камнем, о который цокали пули, уходя вверх злым,-воющим рикошетом. Колька заметил немецкого пулеметчика. Показал. Я выстрелил раз, другой. Пулемет, замолчавший было, снова заработал. Тогда я спокойно прицелился, как на учебных стрельбах, по всем правилам. Выстрел. Пулемет захлебнулся.
Командование группой вместо погибшего командира взял на себя политрук Свинцов. Коренастый, чуточку угловатый, какой-то даже домашний, политрук принял верное решение и громко скомандовал:
- Отходить попарно в сторону озера.
Через полчаса группа собралась в густом кустарнике. Политрук сказал, что задачу мы выполнили. Теперь - к своим.
У нас в подсумках по десятку патронов, гранат нет, а на руках Саша Мялицын, тяжело раненный в бедро. Он мой земляк, служили на одной заставе.
Правда, Мялицын сначала шел сам. Ему несколько раз сменили повязку, но она сползла, в голенищах сапог хлюпала кровь. На вторые сутки Саша не поднялся с привала. Его понесли на руках. Обхватившей бойцов, Саша еще пробовал ступать, но лицо его стало серым и в глазах заметалась тревожная мысль: «Не доживу?...»
У покинутой шестой заставы группа залегла в кустарнике. Дальше, как футбольное поле, гранитная оголь, посыпанная мелким камнем. Уж её-то немцы просматривали насквозь. Но кто-то должен был нести Сашу! Самое малое - четверо. Мишень что надо. И это понимал каждый, кроме Мялицына, который уже не приходил в сознание. Свинцов никому не приказывал, а просто сказал:
- Ну, берите его, парни! И в путь!
Я оказался в четверке. Шел справа. Шел и вроде бы чувствовал, как иду на мушке вражеского пулемета. Десять ... двадцать... тридцать метров. Муста-Тунтури не замечает нас. Остальные полсотни метров мы уже шли, раскачиваясь, ничего не соображая от усталости и напряженного ожидания.
Скатились в расщелину, плюхнулись в болотную слизь и тогда только заметили, что Саша мертв. Похоронили его тут же, обложив тело гранитными плитками.
По хаосу камней прошли до скалистой гряды. Здесь земля обрывалась в море отвесными стенами, отполированными ветрами. Под одной стеной собрались все уцелевшие. Высоко над нами постреливали егеря. У подножья ног морская пена. Дальше - перешеек и наш передний край.
Мы видим наших солдат и ругаемся, что они плохо маскируются, замечаем дальние дымы на 342-й высоте, где наверняка нас ждет «батя» Калеников. Мы все видим, но ничего не можем сделать. Перешагнуть километровую долину смерти днем невозможно. Это самоубийство. Прошли три часа. Вода начала возвращаться. Она наступала медленно, но верно, поднималась сантиметр за сантиметром. Свинцов переходил от группы к группе и ронял тяжелые слова:
- Не хныкать! Стоять на месте!
По пояс в воде стояли мы, не чувствуя уже ни холода, ни голода. Странная пустота заполнила каждого, и каждый стал частью, продолжением черной скалы.
Я стоял рядом с Колей Треногиным. Думалось о будущем. Там все было светло и прекрасно. Ни тревог, ни выстрелов, ни проклятой воды! И надежда опять и опять посещала меня, как, наверное, и каждого, кто стоял рядом. Я достал фотокарточку своей невесты и долго смотрел в ее глаза, которые, казалось, спрашивали: «Ну, каково тебе, солдат?» «Плоховато, но выдюжим, - отвечал я. - Мы же должны встретиться. Если обещал, значит, вернусь. Мне бы только дожить до темноты».
Фотокарточка пошла по цепочке. Я боялся, что Свинцов отругает меня. Был же приказ не брать с собой ни бумажки. Но Свинцов, напротив, весь преобразился, вроде оттаял. Он смотрел на мою невесту и чему-то улыбался. Наверное, вспомнил семью. Да кто знает, о чем подумал тогда наш озабоченный политрук. (Только много позднее он признался, что фотокарточка для него была вроде привета с «Большой земли».) И чувство покинутости, одинокости, осиротелости оставило его.
С наступлением темноты мы бесшумно проскользнули в ничейную полосу и были у своих. Калеников, действительно, ждал нас. Он каждому жал руку и повторял:
- Молодец! Молодец! Молодец!
Вскоре в «Красной звезде» появилась информация Константина Симонова о том,что бойцы части Каленикова в скоротечном бою уничтожили штаб 167-го батальона ...
Потом последовал еще один рейд во вражеский тыл, за ним другой, третий. Погибли наши разведчики «Два Ш». Шарыгина я ещё застал живым. Он лежал без кровинки в лице. Узнал меня. Попросил пить.
- Останешься жив, не забывай ..., - он ещё хотел что-то сказать, но силы оставили парня. Я понял: - Не забывай нас...
<<<---
