F33 - 04.

Реальный портрет А.С. Пушкина.

Благодаря воспоминаниям современников Пушкина - его родных, близких друзей и просто людей, когда-то видевших поэта, - можно представить себе, как внешне выглядел и как вел себя этот человек в различные периоды своей жизни. Несомненно, в их словах будет немало субъективного и, может быть, противоречивого. Ведь одни из них искренне любили и понимали его; естественно, что они запоминали и хотели сказать о нем только хорошее, лучшее, как-то сглаживая или упуская недостатки его внешности или поведения. Другие, по каким-либо причинам недолюбливали поэта; «в их памяти, видимо, оставались больше какие-то его непонравившиеся черты. Поэтому, для выяснения справедливости таких характеристик необходимо привлечение возможно большего числа суждений, имеющихся в мемуарной литературе, о внешности и поведении Пушкина. И целесообразно начать их рассмотрение с его детских лет.

В раннем детстве, говорили его старшая сестра Ольга и младший брат Лев, будущий поэт был толстым, неловким, малоподвижным и молчаливым ребенком. Этим он буквально повергал в отчаяние своего отца и, особенно, живую, экспансивную красавицу-креолку мать. Она почти насильно водила его гулять и заставляла бегать. Поэтому мальчик охотнее оставался дома, с бабушкой, Марией Алексеевной Ганнибал, залезал в ее корзинку и смотрел оттуда, как та занимается рукоделием.

Однажды, гуляя с матерью, он отстал от нее и уселся посреди улицы. Заметив, что одна дама смотрит на него в окошко и смеётся, он привстал и сердито сказал той: «Ну, нечего скалить зубы».
И вот, этот сиднем сидевший толстяк, вдруг, с семи лет буквально преобразился в живого, энергичного и здорового мальчишку, задиристого на язык и по-отцовски способного на различные каламбуры.

Один из частых гостей его родителей, писатель-карамзинист М.Н.Макаров (1789-1847): «В детских летах, насколько я помню Пушкина, он был не из рослых детей и всё с теми же африканскими чертами физиономии, с какими был и взрослым, но волосы в малолетстве его были так кудрявы и так изящно завиты природою, что однажды Иван Иванович Дмитриев сказал мне: «Посмотрите, ведь это настоящий арабчик!» Дитя рассмеялось и, оборотясь к нам, проговорило очень скоро и смело: «По крайней мере, отличусь тем и не буду рябчик». /Известный поэт И.И. Дмитриев (1760-1837) был рябой. Рябчик и арабчик оставались у нас целый вечер на зубах».

Детские впечатления Пушкина накапливались и развивались в кругу литераторов, какими были его дядя, Василий Львович, отец и его гости, поэтому уже в восьмилетнем возрасте он сам постоянно пытался сочинять стихи, басни, эпиграммы и даже целые поэмы на французском языке.
До 11 лет будущий поэт учился у домашних учителей и делал это довольно лениво, но рано обнаружил страсть к чтению. Не довольствуясь тем, что ему давали, ребенок порой проводил бессонные ночи, тайком «пожирая» одну за другой книги в кабинете отца. Обладая необыкновенной памятью, он уже до лицея наизусть знал всю французскую литературу, вспоминал его брат Лев.

«В детстве, - говорил М.Н. Макаров, - Пушкин был скромным ребенком. Он очень понимал себя, но никогда не вмешивался в дела взрослых и при гостях вечно сиживал где-нибудь в уголке, прислушиваясь к их литературным беседам. Однако уже тогда было видно, что он хорошо знает цену поэзии и иногда, не выдерживая, громко и откровенно хохотал при совсем неудачных и забавно-глуповатых стихах гостей, за что мать немедленно удаляла его.
Один из гостей Пушкиных, ученый-француз Жиле, наблюдая за ним, как-то пророчески сказал: «Чудное дитя! Как рано он всё начал понимать! Дай бог, чтобы этот ребенок жил и жил; вы увидите, что из него будет».
О лицейском, т.е. отроческом портрете Пушкина можно судить по воспоминаниям однокурсников. Один из близких друзей будущего поэта И.И. Пущин писал, что уже в ходе приемных экзаменов в лицей он отметил для себя этого кудрявого, живого, быстроглазого и несколько сконфуженного незнакомой обстановкой мальчика.

И.И. Пущин – лицейский друг поэта

Другой из его лицейских товарищей С.Д. Комовский (1798-1880) вспоминал: «Уже при поступлении в Императорский Царскосельский лицей Пушкин отличался необыкновенной памятью, а также превосходным знанием французского языка и словесности. Ему стоило только прочесть раза два страницу какого-либо стихотворения и он мог повторить его уже без малейшей ошибки. В возрасте 12-ти лет он не только знал на память все лучшие творения французских поэтов, но и сам писал довольно хорошие стихи на этом языке. Упражнения в словесности французской и российской были всегда любимым занятием Пушкина, в коих он наиболее преуспевал. Он охотно учился историческим наукам, но ненавидел математические. Из-за его страсти к французскому языку товарищи в шутку называли его «французом», а по физиономии и некоторым привычкам - «сме¬сью обезьяны с тигром». До 17 лет примерно, юный Пушкин был белокурым.

Пушкин вообще был не очень словоохотлив и на вопросы товарищей своих отвечал обыкно¬венно лако¬нично. Следуя единственно вдохнове¬нию, Пушкин неохотно подчинялся классному порядку и никогда ничего не искал в своих начальниках».
«В период учебы в лицее, - утверждал его брат Лев, - в юном Пушкине развился характер любящий, пылкий и независимый. Учился он легко, но небрежно; особенно не любил математики и немецкого языка, на котором до конца жизни мало читал и не говорил вовсе...».
По словам И.И. Пущина: «Мы все видели, что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слышали; всё, что читал, помнил. Но достоинство его состояло в том, что отнюдь не думал высказываться и важничать. Видимо, домашняя обстановка помимо природных дарований ускорила его образование, но нисколько не сделала заносчивым. Случалось только удивляться переходам в нем: видишь его не по летам поглощенным в думы и чтения, и тут же внезапно оставляет занятия, начинает бегать, прыгать, резвиться».

«В лицее, - вспоминал И.И. Пущин, - будущий поэт с самого начала был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии. Происходило это из-за его иногда неуместных шуток, неловких колкостей, которыми он сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам.
В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то, и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Главное, ему недоставало того, что называется тактом, это - капитал, необходимый в товарищеском быту. Однако у него раньше других зародилась привязанность к лицейскому кружку, к товариществу и братству».

« При самом начале, - говорил И.И. Пущин, - Пушкин наш поэт. Уже в первые месяцы учебы он удивлял всех, в том числе профессоров своими поэтическими способностями». Так например, еще в 1811 году на уроке словесности, Пушкин мигом и лучше всех однокурсников по заданию профессора Кошанского сочинил два четверостишия о розе. Четверостишия эти тогда всех восхитили».

Как внешне изменился Пушкин к моменту своей Михайловской ссылки, когда в январе 1825 года состоялась его памятная встреча с И.И. Пущиным, неожиданно посетившим тогда опального поэта? Ведь к тому времени, после окончания лицея, прошло уже более семи лет, среди которых были три года бурной петербургской жизни и более четырех лет южной ссылки Пушкина. Лицейский друг поэта так вспоминал об этом в своих Записках: «...Вообще Пушкин показался мне несколько серь¬езнее прежнего, сохраняя однако ж ту же веселость... Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявилась, в каждом слове, в каждом воспоминании им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он мало из¬менился, оброс только бакенбардами».

Драматург М.П.Погодин (1800-1875), свидетель того, как в Москве осенью 1826 года, после Михайловской ссылки, в тесном кругу своих знакомых Пушкин читал драму «Борис Годунов». Поэту шел тогда 28-ой год. Погодин рассказывал:
«...Наконец надо представить себе самую фигуру Пушкина. Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства - это был среднего роста, почти низенький человечек, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, бодрыми глазами, вертлявый, ничего не обещающий снаружи, с порывистыми ужимками, с приятным голосом. Вместо традиционной напевной французской декламации мы услышали простую, ясную, внятную и вместе поэтическую увлекательную речь.

Поэт, переводчик, филолог С.П. Шевырёв (1806-1864) добавляет: «Пушкин был удивительный чтец. Вдохновение так пленяло его, что за чтением «Бориса Годунова» он казался нам красавцем».

Лицейский приятель поэта П.Л. Яковлев (1798-1868) в 1827 году, когда Пушкин был «милостью прощён» ца¬рем, так сообщал в письме своему другу из Москвы: «...Пушкин очень переменился и наружностью: страшные черные бакенбарды придали лицу его какое-то чертовское выражение; впрочем, он всё тот же - так же жив, скор и по-прежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и размышлению...».

К июню 1827 года относятся и воспоминания литератора, профессора, а затем петербургского цензора А.В. Никитенко (1805-1877): «...К госпоже Керн пришел поэт Пушкин. Это человек не¬большого роста, на первый взгляд не представляю¬щий из себя ничего особенного. Если смотреть на его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будешь искать в нем до самых глаз, выражения поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи».

Своеобразный портрет Пушкина даёт нам Е.Е. Синицина (1812-1886), видавшая Пушкина в январе 1829года в качестве гостя тверского имения семьи Вульф: «Пушкин был очень красив; рот у него был очень прелестный, с тонко и красиво очерченными губами и чудные голубые глаза. Волосы у него были блестящие, густые и кудрявые, как у мерлушки ), немного только подлиннее».

Совсем противоположного мнения о внешности Пушкина была А.А. Оленина (1808-1888), дочь известного мецената и президента Академии художеств. В ее дневнике сохранилась такая запись:
«Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост». Заметим, что такое отталкивающее описание внешности поэта со стороны женщины, которой он увлекался, упорно добивался ее руки, посвятил ей один из лучших своих лирических циклов - весьма нелицеприятно. Поблагодарим судьбу поэта за то, что попытка его сватовства к Анне Алексеевне Олениной оказалась неудачной. Ответное ее чувство едва ли было возможно.

Есть еще одна, весьма критическая характеристика внешнего облика Пушкина периода 1828-1829 годов. Её оставил польский доктор, друг поэта Адама Мицкевича - Станислав Моравский: «Роста Пушкин был небольшого; идя неловко волочил ноги и походка у него была неуклюжая. Все портреты его, в общем, похожи, но несколько приукрашены. Манер у него не было никаких. Вообще он держал себя так, что я никогда бы не догадался, что это Пушкин, что это дворянин древнего рода. В обхождении он был очень приветлив. Речь его отличалась плавностью, в ней часто мелькали грубые выражения. Цветом лица Пушкин отличался от остальных. Объяснялось это тем, что его жилах текла арапская кровь Ганнибала, которая даже через несколько поколений примешала свою сажу к нашему славянскому молоку».

И, действительно, внешность Пушкина с первого взгляда разочаровывала многих его современников. Да и сам поэт был преувеличенно отрицательного мнения о своей наружности и откровенно считал себя похожим на обезьяну. В одном из протоколов товарищеских лицейских годовщин он подписался кличкой, которой отмечали его однокашники в период учебы: «Пушкин-француз (смесь обезьяны с тигром)». А было это написано им уже в зрелом возрасте, в 1828году. Кстати, в том же году поэт партизан Денис Довыдов, искренне и издавна любивший Пушкина, по приятельски сказал М.П. Погодину: «Пушкин прекрасно дразнит обезьяну». И еще: «Пушкин весьма критически сказал о себе сам: «Потомок негров безобразный», и (вспомним) о своем портрете работы О.А. Кипренского, написанном в 1927 году: «Это зеркало мне льстит».

Однако продолжим сопоставление мнений современников поэта о его внешности. В.П. Бурнашев (1812-1888), журналист булгаринского направления, участник литературных «четвергов» у Н.И. Греча, в Петербурге в 1830-х годах увидел Пушкина таким: «Вдруг неожиданно и незаметно вошел в комнату небольшого роста господин с длинными, курчавыми, растрепанными темно-русыми волосами, с бледно-темноватым лицом, окаймленным огромными бакенбардами, падавшими вниз. Господин этот был в коричневом сюртуке и держал мягкую, измятую шляпу в левой руке. В лице его было что-то необыкновенное, будто напоминавшее наружность мулата : нос несколько приплющенный, губы очень красные и широкие, а обнаруженные весёлой улыбкой зубы - белизны необыкновенной».

Очевидцы встречи Пушкина со студентами Московского университета в 1832 году, одним из которых был будущий писатель И.А. Гончаров (1812-1891), так описывали внешность по-эта: «С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которые потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека... У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорциональная лицу голова с негустыми, кудрявыми волосами».
И еще: «Молодой человек невысокого роста, с чрезвычайно оригинальной выразительной физиономией, осененной густыми, каштанового цвета волосами, одушевленной живым, быстрым, орлиным взглядом».

Теперь - портрет Пушкина, который «рисует» нам рука одного из его литературных противников, журналиста и критика К.А. Полевого (1801-1867) осенью 1826 года: «Человек он был худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывающими всю нижнюю часть его щек и подбородка. Ничего юношеского не было в «этом лице, выражающем угрюмость, когда оно не улыбалось».
И далее его же слова: « В 1828 году Пушкин был уже далеко не юноша, тем более что после бурных годов первой молодости и тяжких болезней, он казался по наружности истощенным и увядшим; резкие морщины виднелись на его лице; но он всё ещё хотел казаться юношей».

Приведем и другие краткие характеристики внешности Пушкина:
Известный писатель и поэт В.А. Соллогуб (1813-1882), после первой встречи с Пушки-ным в начале 1830-х годов писал: «Человек с некрасивым, но необыкновенно выразительным лицом и курчавыми тёмными волосами. Улыбка особенная, ему одному свойственная, в которой как-то странно сочеталась самая язвительная насмешка с безмерным добродушием».

Писательница Татьяна Петровна Пассек (1810-1889), впервые встретившая поэта в 1827 году: «Пушкин – брюнет среднего роста, с черными кудрявыми волосами и выразительным лицом».

Преподаватель математики в Петербургском Училище правоведения А.С. Андреев (1792-1863), который видел Пушкина в конце 1820-х годов: « Под руку с Дельвигом шел человек небольшого роста, смуглый, с кудрявыми волосами».

Молодой петербургский поэт Облачкин, посетивший дом Пушкина, будучи 15-летним юношей в январе 1837 года незадолго до роковой дуэли поэта: «Сам хозяин кабинета поражал своим оригинальным арабским лицом, до невероятности подвижным и всегда оживленным выражением гениального ума и глубокого чувства. Голос его был изумительно симпатичен, улыбка добродушна, глаза выражали участие».

Журналист, литератор И.И. Панаев (1812-1862), после мимолетной встречи с Пушкиным вспоминал о нём: «Среднего роста..., с курчавыми белокурыми волосами, с несколько арабским профилем, толстыми, выдающимися губами и необыкновенно живыми и умными глазами... Выражение лица его показалось мне очень симпатичным, а улыбка чрезвычайно приятной и даже добродушной».

Весьма ценны воспоминания жены близкого московского друга Пушкина, П.В. Нащокина - Веры Александровны Нащокиной (1811-1900), единственной современницы поэта в день 100-летия со дня его рождения: «Пушкин был невысок ростом, шатен , с сильно вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательности. Я видела много его портретов, но с грустью должна сознаться, что ни один из них не передал сотой доли духовной красоты его облика - особенно его удивительных глаз. Это были особые, поэтически задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых ду¬шою великого поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь ни у кого не видала.
Говорил он скоро, острил всегда удачно, был необыкновенно подвижен, весел, смеялся зарази¬тельно и громко, показывая два ряда ровных зубов, с которыми белизной могли равняться только перлы ».

В целом, большинство знавших Пушкина людей отмечали средний рост поэта, а также необычную и неповторимую выразительность внешних черт его портрета. Они были уверены, что Пушкина можно было узнать из тысячи других людей. В.А. Соллогуб хорошо сказал об этой особенности поэта: «Он был не похож ни на кого. В фигуре его, гармонически лёгкой, была разлита тайная сила. Малого роста - казался большим; и был он изящен и строг». «Он как олень в стаде овец», - говорили о Пушкине его современники. Кстати, рост Пушкина был примерно 165 - 166 сантиметров, что подтверждается рукой художника Г.Г.Чернецова, автора картины «Парад на Марсовом поле» (1832год).

П.А. Вяземский в своей «Старой записной книжке» указывал позднее, что оба брата Пушкины (Александр и Лев) «были малого роста, в отца. Вообще в движениях, в приемах их было много отцовского. Но африканский отпечаток матери видимым образом отразился на них обоих. Другого сходства они с нею не имели. Одна сестра их Ольга Сергеевна, была в мать и, кстати, гораздо благообразнее и красивее братьев своих».

Большинство очевидцев подчеркивали особую голубизну и привлекательность его глаз, говорили, что у поэта были смуглое лицо с несколько арабским профилем, худые и небольшие, но крепкие, сильные руки, темные вьющиеся волосы, а также исключительно холёные ногти, предмет его постоянного заботливого ухода. Думается, что заявление И.И. Панаева о том, что волосы Пушкина в зрелом его возрасте были белокурыми, - ошибочно. Это исключают воспоминания всех других современников и дошедшие до нас его прижизненные портреты. Все они рассказывают о знакомых нам, особых, «пушкинских» бакенбардах.

Однако, как свидетельствуют его друзья, супруги Нащокины, к концу жизни у Пушкина уже начала показываться лысина, и волосы перестали виться. Об этом говорится и в воспоминаниях других современников поэта, и подтверждается последними его прижизненными изображениями. Нет необходимости говорить при этом «к сожалению». Вполне возможно, что Пушкин по природе своей был склонен к облысению; ведь и отец и дядя поэта в его годы были лысоватыми.

Конечно, каждый из нас с детства знает Пушкина, обладающим богатейшей, пышной шевелюрой густых, курчавых, темных волос и такими же необыкновенными, сказочными, «только пушкинскими» бакенбардами. На этом и остановился для нас его портрет. Ведь судьба отмерила ему всего 37 с небольшим лет.

А если бы мы могли знать Пушкина в его преклонном возрасте? Если бы судьба сохранила поэта для его активного творческого горения еще на один такой срок? Нет слов, потомки привыкли бы к любому другому реальному изображению этого необыкновен¬ного человека, пусть и в его глубокой, некрасящей и даже нелицеприятной старости, даже лысого или вообще без каких-то признаков волос на его гениальной голове. Мы, думается, приняли бы любой портрет нашего Пушкина, так как были бы счастливы осуществлением всех его творческих задумок, были бы богаты во много раз большим его неповторимым творческим наследием.

***

Интересны воспоминания современников и о том, как замечательно умел смеяться Пушкин. Например, писатель, граф В.А. Соллогуб (1813-1882) говорил: «В минуты веселья поэт хохотал по-детски откровенным, простодушным смехом, который памятен всем, знавшим его. Смех Пушкина был так же увлекателен, как и его стихи».

Графиня А.Д. Блудова (1812-1891) по-доброму вспоминала Пушкина с его «веселым, заливающимся ребячьим смехом, с беспрестанным фейерверком остроумных, блистательных и добродушных шуток».

Писатель А.К. Толстой (1817-1875), однажды видевший Пушкина у своего родственника А.А. Перовского (1787-1836), говорил, что «он на вся жизнь запомнил заразительный смех великого поэта».

Современники Пушкина считали, что так же красиво смеялась и его старшая дочь - Мария (в замужестве М.А. Гартунг), такая же красавица, как и ее мать, Наталья Николаевна.
А поэт - партизан Денис Васильевич Давыдов (1784-1839), с юности знавший Пушкина и находившийся с ним в простодушных, приятельских отношениях говаривал: «Пушкин смеется так хорошо, что даже кишки видно». Великий живописец Карл Брюллов завидовал и восхищался смехом поэта, говоря: «Какай счастливец Пушкин! Как он смеется!»

И многие другие люди, близко знавшие поэта, хорошо запомнили звонкий, детский смех, который они даже назвали "зубастым", т.к. Пушкин выказывал при этом два ряда своих белых, «арапских» зубов». Таким он предстаёт перед современниками в течение всей своей жизни: страстным, увлекающимся, открытым и простодушным человеком.

***

Теперь обобщим сведения, известные нам о здоровье и физических данных А.С. Пушкина.

Пушкин на прогулке.
Художник В.А.Серов. 1899 г

П.И. Бартенев в своих «Рассказах о Пушкине» писал: «Натура могучая, Пушкина и телесно был отлично сложен, строен, крепок, имел отличные ноги. В банях, куда езжал с Нащокиным тотчас по приезде в Москву, он, выпарившись на полке, бросался в ванну со льдом и потом уходил опять на полок».
Он продолжал: «Пушкин был атлетически сложен, хотя и невысок ростом, физически крепок и вынослив, обладал силой, ловкостью и крепким здоровьем. Он любил движенье, езду верхом, шумную народную толпу, многолюдное блестящее общество. Но любил он и полное уединение, тишину, отсутствие докучливых посетителей».

П.А. Вяземский

Близкий друг поэта, князь П.А. Вяземский вспоми¬нал впоследствии о Пушкине: «Сложения он был крепкого и живучего. По всем вероятностям, он мог бы прожить еще столько же, если бы не более того, сколько прожил. Летнее купание было в числе его любимых привычек, от него он не отставал до глубокой осени, освежая тем физические силы, изнуренные пристрастием к ходьбе».
А.О. Смирнова - Россет также вспоминала: «Когда мы жили в Царском Селе, Пушкин каждое утро ходил купаться, после чая ложился у себя в комнате и начинал писать».

А вот племянник поэта (сын сестры) Л.Н. Павлищев (1834-1915), со слов своей матери писал о нем следую¬щее: «Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обусловливалось, по словам сестры, нервной раздражительностью в высшей степени. Он мог разражаться и гомерическим хохотом, и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу своего воображения, стоило ему только улыбнуться в посещавшие его мысли.
Восприимчивость нервов проявлялась у него на каждом шагу, а когда его волновала желчь, он легко поддавался порывам гнева. В эти-то мрачные минуты и являлся к нему С.А. Соболевский на выручку - прогонять тоску и гнев.
Нервы Пушкина ходили всегда как на каких-то шарнирах, и если бы пуля Дантеса не прервала нить его жизни, то он немногим бы пережил 40-летний возраст», - заканчивал Л.Н. Павлищев.

Как видим, мнения В.А. Вяземского и Л.Н. Павлищева о возможностях здоровья и долгожительства Пушкина совершенно противоположны. Думается, что сестра поэта, а за ней ее сын, в своих выводах опираются на нервозное состояние Пушкина лишь в последние месяцы его жизни. Видимо, отсюда и происходят их столь скептические предположения о его недолговечности. П.А. Вяземский, близко знавший поэта с юношеских лет до последней минуты его жизни, видимо, более прав в своих выводах.

Есть в воспоминаниях близких Пушкину людей и другие сведения о его здоровье. Например, что уже к 1825 году, т.е. к середине своей Михайловской ссылки, он был болен аневризмом (расширением венозных сосудов) ног уже в течение 10 лет, т.е. со времен лицея, однако это не мешало ему в продолжительных пешеходных путешествиях ни на юге, ни на севере. Княгиня В.Ф. Вяземская (1790-1886) даже упоминала, что в июле 1824года, под палящим южным солнцем, без шляпы, Пушкин пробежал километров пять к ее даче, чтобы в расстроенных чувствах рассказать ей о своей высылке из Одессы.
Ветвистые крупные вены на ногах всё же беспокоили Пушкина, вспоминал его приятель из Тригорского Алексей Вульф (1805-1881). Это было причиной неоднократных обращений поэта к властям о разрешении на выезд для лечения, однако ссыльного Пушкина дальше Пскова из Михайловского не отпускали.
Известно также письмо отца поэта, Сергея Львовича, своим детям Ольге и Льву. В октябре 1832 года он писал им из Петербурга: «Александр приехал с мучительным ревматизмом в правой ноге. Болезнь разыгралась у него еще до выезда из Москвы, и, судя по письму, он страдает ужасно. Снаружи нога как нога: ни красноты, ни опухоли, но адская внутренняя боль делает его мучеником, отражается во всем теле, да и в правой руке, почему и почерк нетвердый и неразборчи¬вый... Не может он без ноющей боли ни лечь, ни сесть, ни встать, а ходить тем более».
В мемуарах других современников поэта сведений о болезнях Пушкина нет, кроме простудных заболеваний в 1819 году в Петербурге и в 1820 году - в Екатеринославле.

***

Теперь обобщим сведения мемуаров об умственных способностях, начитанности, образовательном уровне Пушкина, его самообразовании и трудолюбии.
Мы уже говорили о том, что Пушкин - человек, от природы одаренный уникальными умственными способностями. Это подтверждают современники поэта, знавшие его с раннего детства до конца жизненного пути. Об этом мы знаем из воспоминаний брата и сестры поэта, а также его друзей и товарищей по учебе в лицее.
Биограф поэта П.И. Бартенев в своей работе проводит выписки из ведомостей о даровании прилежании и успехах воспитанников лицея с отзывами о Пушкине некоторых его наставников за период 1812-1814 годов. Так, профессор Кайданов, например, пишет: «При малом прилежании оказывает очень хорошие успехи и сие можно приписать только одним прекрасным его дарованием». Профессор Куницин: «Весьма понятлив, замы¬словат и остроумен, но крайне не прилежен».

Вся 6 летняя учеба Пушкина в Царскосельском лицее свидетельствует о том, что при своей необыкновенной памяти, быстроте понимания и соображения, он быстро усваивал здесь разнообразные познания.
Кстати сказать, Царскосельский лицей времён Пушкина своеобразно соединял в себе характеры средних и высших учебных заведений. В правах и программах он был уравнен с русскими университетами. Несмотря, на начальный возраст своих воспитанников от 10 до 12 лет, здесь на 4-ом курсе преподавалось ученье, излагаемое только с университетских кафедр. Лицеист в течение 6-ти лет узнавал науки от первых зачатков до философских обозрений. Преподавание в лицее было весьма плодотворным, и воспитанники его получили, а многие из них навсегда сохранили любовь к науке и просвещению.
В лицее ежедневно преподавались, не менее 4-х часов, французский и немецкий языки, на которых должны были поденно разговаривать между собой воспитанники. Учили здесь также латинский и церковно-славянский языки, но совершенно не учили древне-греческому, английскому и итальянскому языкам. Пушкин в дальнейшем сожалел о последнем, и вынужден был упорно заниматься самообразованием. Современники вспоминали, что поэт нередко говорил: «Как часто я рву на себе волосы, что у меня нет классического образования; есть мысли, но не на чем их поставить».
В свидетельстве выпускника Царскосельского лицея Александра Пушкина, по успехам 26-ого из 29-ти, было записано:
«В течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в законе божьем и священной истории, в логике и нравственной философии, в праве естественном, частном и публичном, в российском гражданском и уголовном праве - хорошие; в латинской словесности, в государственной экономике и финансах - весьма хорошие; в российской и французской словесности, а также в фехтовании - превосходные. Сверх того, занимался историей, географией, статистикой, математикой и немецким языком».

Интересно дальнейшее стремление Пушкина к овладению иностранными языками. Несомненно, он делал это для того, чтобы знакомиться с литературой и, в целом - с культурой других народов и государств, не дожидаясь соответствующих переводов, а в подлинниках источников таких сведений.
Известно, что французский язык Пушкин знал в совершенстве еще с детства, не зря лицейские товарищи назвали его «французом». Кс.А. Полевой вспоминал разговор Пушкина: «только с немецким не мог сладить. Выучусь ему и опять всё забуду. Это случалось уже не раз». Брат поэта тоже говорил, что Пушкин мало читал на немецком языке, а не говорил - совершенно.
Уже во время своей известности и славы, - говорил Кс.А. Полевой, - живя в деревне, Пушкин выучился латинскому языку, которого почти не знал, вышедши из Лицея, хотя и изучал там его. Потом, в Петербурге он изучил английский язык за 4 месяца так, что мог читать поэтов».
Боевой товарищ и друг Льва Пушкина, офицер М.В. Юзефович (1802-1889), впервые встретивший поэта в 1829 году на Кавказе, в районе боевых действий, так вспоминал об этом: «С ним было несколько книг, и в том числе Шекспир . Однажды он в нашей палатке переводил брату и мне некоторые из него сцены. Я когда-то учился английскому языку, но, не доучившись как следует, забыл его впоследствии. Однако ж все-таки мне остались знакомы его звуки. В чтении же Пушкина английское произношение было до того уродливо, что я заподозрил его знание языка и решил подвергнуть его экспертизе. Для этого на другой день я зазвал к себе его родственника Захара Чернышева, знавшего английский язык, как свой родной, и, предупредив его в чем дело, позвал к себе Пушкина с Шекспиром. Он охотно принялся переводить нам его. Чернышев при первых же словах, прочитанных Пушкиным по-английски, расхохотался: «Ты скажи прежде, на каком языке читаешь?» Расхохотался, в свою очередь и Пушкин, объяснив, что он выучился по-английски самоучкой, а потому читает английскую грамоту, как латинскую. Но дело в том, что Чернышев нашел перевод его сове¬шенно правильным и понимание языка безукоризненным».
П.И. Бертенев писал, что основным источником изучения Шекспира на английском языке было для Пушкина французское издание 1821 года с вводной статьей Ф. Гизо . Однако есть основание полагать, что уже 1825 году, в Михайловском, Пушкин читал и подлинники Шекспира. Это утверждал поэт, критик, автор «Рассказов о Пушкине» С.П. Шевырёв (1804-1864). Историк литературы Я.К. Грот (1812-1893) вспоминал, что видел Пушкина в английском магазине Петербурга, когда тот требовал книг, относящихся к биографии Шекспира.
В письме Н.М. Языкову от 12 октября 1832 года П.В. Киреевский рассказывал, что Пушкин учился еврейскому языку с намерением переводить Иова.
По словам П.В. Нащокина, Пушкину нетрудно было усвоить себе до некоторой степени язык итальянский не только для разговора, но и грамматически, и благозвучием его он не мог не восхищаться.

***